Кучум

Царскую грамоту перед собравшимися казаками, которых, как он прикинул, было не меньше трех сотен, читал сам Барятинский. Когда он закончил чтение и вновь свернул ее, то весь казачий круг настороженно молчал. На небольшой помост в центре площади-майдана не спеша поднялся и встал рядом с князем Федором атаман Мещеряк.

— Я, казаче, что думаю, — начал он осторожно, цедя каждое слово, — спасибо царю-батюшке, что про нас помнит и к себе на службу зовет. Только вот про плату за службу тут ничегошеньки не говорит. Отчего так? А, князь? Бесплатно хочет царь заставить нас служить? Али как? Ответь.

— Плата обычная, — Федор пробежался взглядом по лицам сгрудившихся казаков и не нашел в них особой заинтересованности от чтения царской грамоты, — в зависимости от чина и звания. Рядовому — по гривне в месяц, а сотнику — по три.

— Чего-то больно много сотнику выходит, — выкрикнули из середины толпы, — мы у себя все поровну делим. За что ему такой причет?

— Слушайте, станичники, — не выдержал Барятинский, — я не торговаться приехал, не баранов покупать, а призвать вас на службу. Грамоту царскую я прочел. А кто служить пойдет, тот в накладе не останется.

Казаки долго шумели и все пытались выяснить, какая часть от захваченной у врага добычи им причитается, как будут кормить, кто станет поставлять корм для коней и подобные мелочи. Федор глянул на Алексея Репнина, который стоял чуть позади него и с презрением поглядывал на торгующихся казаков, и подал знак, что пора уходить. Тот утвердительно кивнул, и они направились к краю помоста.

— А вы куда? — остановил их удивленный Мещеряк.

— Круг еще не закончен. Куда приходить тем, кто согласится на службу пойти?

— Ждите здесь, — Барятинский чуть приостановился, — как объедем остальные городки-станицы ваши и обратно возвращаться станем, то всех и заберем, доставим в Москву.

…Они объехали еще десятка два станиц, где также собирали круг, казаки торговались, выказывали недовольство царским обещанным жалованием, и никто особо не горел желанием идти на войну в далекую Ливонию.

Последний городок, куда их привезли, носил странное название — Качалин.

— Может, здесь поболе охотников сыщется, — почти с сочувствием заявил им Савва Болдырь, отряженный с ними атаманом Мещеряком в качестве сопровождающего, — новоходы здесь все собраны. — И на вопрос Репнина, кто это такие, охотно пояснил, — да кто недавно в казаки подался. Тех новоходами и зовем. И Качалин он потому, что то придут, то разбегутся, черт их поймет. Качалы, они и есть качалы…

Даже по одежде обитателей качалинского городка можно было отличить их от старых казаков: крестьянские армяки и зипуны, татарские халаты, войлочные валяные шапки, небогатое оружие.

Когда Федор Барятинский объявил им о царском приглашении на службу, то не последовало обычных вопросов о жаловании, корме для коней и прочем. Но некая осторожность витала над толпой. Князь Федор догадался, что им внове слушать приглашение самого царя идти к нему на службу. Большинство среди них, судя по угрюмости лиц, изработанным заскорузлым рукам, были бежавшие на волю пахари, вотчинники, смерды, не особо еще привыкшие к вольной жизни.

Наконец, в первом ряду сухощавый жилистый казак осторожно спросил, как бы опасаясь подвоха в приглашении:

— А ежели мы откажемся? Тогда как?

— То твоя воля, — крикнул стоявший рядом с Федором Болдырь, — хошь казакуй и дальше, соси кулак слаще, а хошь воевать, так подавайся с войском царевым.

— А прозвание записывать станут? — раздался другой настороженный голос.

— Хоть горшком назовись, — пояснил словоохотливый Болдырь, — вот меня Саввой поп-батюшка назвал, а люди Волдырем прозвали. И что с того? Верно, подумали, что вас старые хозяева разыщут да обратно возвернут? Не бывать тому. Кто в казаки попал, тот обратно не воротится. Не бывало у нас еще такого. Так что сходите, повоюйте, а кто живым останется, соплей на кулак намотает, оружие себе справит, доспехи, одежонку кое-какую, коня доброго, глядишь, и обратно вернется.

Слова Волдыря подействовали на многих и к писарю подошли сперва человек десять, а затем чуть не половина собравшихся, все еще осторожно поглядывая на царских гонцов.

— Слушай, Федор, — тихо проговорил ему на ухо Репнин, — глянь вон в тот конец. Никого не узнаешь? — и он указал на стоявшую отдельно от остальных группу казаков, в центре которой стоял кряжистый, широкоплечий, из зеленого сукна кафтане казак, внимательно глядевший на них.

— Вроде, знакомый, — ответил Федор, силясь припомнить, откуда он знает этого человека.

— Неужто не узнал? То ж Василий…

— Точно он… — заулыбался Барятинский. — Чего же не подойдет тогда?

— Верно, неловко ему. Кто знает…

Барятинский же, окончательно признав в широкоплечем казаке своего спасителя, расталкивая толпу, кинулся к нему, не переставая улыбаться.

— Василий! Не признал что ли?! — и широко раскинул руки для объятий.

— Здравствуй, князь Федор, — скромно ответил тот, — как не признать. Признал. Да не ровня я тебе, чтоб обниматься.