Кучум (Книга 2)

-- Да? -- Кучум или, действительно был удивлен откровенности визиря, или лишь выказывал удивление, понять было трудно. Карача-бек в очередной раз подумал, что доверять нельзя никому, когда каждый стремится выслужиться перед ханом. Повинуясь непонятному чувству, заговорил про мастера и, видимо, правильно сделал, потому что Кучум сказал негромко, но пристально вглядываясь в него.-- Слышал я что-то, только не припомню за делами, будто есть у тебя мастерская, где оружие куешь. Молодец, коль сам признался. Хвалю. А если оружие хорошее окажется, то награжу.

-- Спасибо, мой хан. Рад твоим словам и заслужу прощения своему глупому поступку. Хотел уйти незаметно. Устал что-то. Прости...

-- Чего там...-- Видно и Кучуму было неловко за свою вспышку и он пытался как-то сгладить происшедшее.-- Не зли меня больше. Не люблю тех, кто ум свой показывают не там, где надо. Но и к тебе у меня дело есть. Помнится, ты нашел общий язык с послами бухарскими. Пришла пора и нам посольство слать к ним. Коль казанские купцы к нам ехать не желают, то с Бухары сюда дорога давно протоптана. Надо только пообещать им барыши хорошие и поторопить. Сказать, будто бы казанцы по осени собираются быть здесь. Но это не все... -- Хан остановился и начал говорить о том, что больше всего не давало ему покоя. -- Племянник мой отбыл, не спросив разрешения нашего, в Бухару, будто бы подлечиться. Может и впрямь занемог. Кто знает. Всякое бывает. Но мы о его здоровье печемся, а потому разыщи его там, проведай, поинтересуйся. Осторожно поинтересуйся. Понял, визирь? Но и это не все. Там же в Бухаре выкормыш бекбулатов должен быть. Посылал я уже верных людей взять его и сюда доставить. Но нет вестей от них. Не знаю, что и думать. Дорога трудная...

-- Ох, трудная! Одни разбойники шастают по ней,-- не удержался от того, чтоб опять не вставить слово Шигали-хан. Но Кучум бросил на него мрачный взгляд и тот так и застыл с открытым ртом.

-- Да. Дорога трудная. Могли и сгинуть где. Все возможно. Так что поручаем тебе, визирь, разыскать того Сейдяка и постараться привезти его в Кашлык. Так-то оно спокойней будет. Всем нам.-- Кучум первым поднялся, давая понять, что совет окончен.

Низко кланяясь и пятясь спиной, удалился Шигали-хан. За ним, смущаясь от собственной неуклюжести, вышел Дусай, легко прошмыгнул Айдар, кивнув чернявой головой. Один Карача-бек стоял неподвижно.

-- Что еще хочешь сказать? -- голос Кучума казался усталым и бесцветным.

-- Разрешения спросить хочу у хана...

-- Говори.

-- Жену хочу забрать из Кашлыка в свой улус. Родила она. Хан, верно, знает. Тяжело ей здесь. Дома спокойней будет.

Казалось, Кучум колебался какое-то время и сейчас ответит согласием. Но он, по-бычьи наклонив голову, тряхнув ею и выдохнул:

-- Нет! О том не проси. Не знаю, как ей, а мне спокойнее будет, когда жена моего умного визиря рядом живет. И не спорь зря.

Горестно вздохнув, Карача-бек повернулся, пошел к выходу, но услышал уже на пороге.

-- Совсем забыл. Возьми-ка с собой Соуз-хана. Пусть жир свой растрясет. Вместе вам веселей будет. Не потеряетесь. Жду обратно до первого снега. С купцами и Сейдяком. А жена... Ничего, привыкнет...

Поздним вечером Кучум, не замеченный охраной, вышел из городка и спустился по деревянным ступеням к реке, нашел лодку, сел и оттолкнулся от берега. Вода обняла легкую лодочку, понесла по быстрому течению, увлекая в сторону от крутизны. Он, встав на одно колено, быстро выправил ее и мощными взмахами весел направил к противоположному берегу, где паслись конские табуны и доносился звук одинокого бубенчика. Там бродил его единственный и верный друг Тай, на которого не садился он с тех самых пор, как коня ранили в последнем бою. Пастухи давно предлагали пустить его на махан, но Кучум даже слышать не хотел об этом. Теперь Тай пасся в общем стаде и он лишь иногда навещал его, проведывал. Он ездил к коню, как ездят в гости к близким людям, чтобы справиться о здоровье.

Лодка ткнулась в илистый берег, и Кучум ухватился рукой за ветки тальника, подтянув ее к берегу, спрыгнул в воду и вытащил наверх, перевернул, дал стечь воде и, проваливаясь по щиколотку в жидкую грязь, побрел на высокий косогор, откуда слышались негромкие голоса пастухов. Увидев хана, они привстали, поклонились, но он лишь махнул рукой и молча пошел к едва различимому в вечерних сумерках табуну. Пройдя около сотни шагов, остановился и призывно свистнул несколько раз. Прислушался. В ответ через какое-то время раздалось громкое ржание, и от общей массы отделился белый красавец жеребец, который ходкой рысью помчался к нему. Он ткнулся мокрыми губами ему в лицо и, тяжело дыша, повернулся боком, подставляя свое большое тело под седло.

-- Успокойся, красавец мой, не сяду я на тебя, теперь ты вольный конь и ни шпоры, ни плеть не коснуться твоих боков.