Куда идем мы – 5

— А почему опять его? — надулся он. — Почему как застолье — так сразу Четвертый? Есть и другие кандидатуры. Ничем не хуже.

И он многозначительно состроил глазки Березе. Та опять залилась смехом.

— Потому, поросятина ты навязчивая, — вмешался в разговор Клен, — что это вы его сопровождаете, а не он — вас. Значит, он — главный. Он ствол для всех веток этого проекта. Ну что, ствол, идешь? На пару часов отлучишься, не больше.

— Ну… Иду. Интересно, — решился монах. — Только на пару часов не получится, я посмотрел на карте — Клюквенное болото отсюда не очень близко.

— Это не твоя забота, — отрезал Дуб. — Мы своими тропами через лес пойдем.

Он легко приподнял юношу, посадил его на свое плечо. Нежданные гости быстро спустились к лесу, где растворились между деревьев, как их и не было.

Клюквенное болото

Тугулымский сектор,

Свердловская локация

57°06′ с. ш. 64°95′ в. д.

На клюквенном болоте долгие расположились с неожиданным комфортом. Никакого костерка, без которого для людей пикник — не пикник, конечно же, не было, но все остальное было на высоте — милая полянка на острове, удобные шезлонги, расставленные кружком, столик с закусками и даже несколько бочонков с пивом.

Сняв Четвертого с плеча, Дуб отошел к куче вещей и чем-то погремев там, спросил у Четвертого:

— Тебе к пиву кружку?

От такого вопроса монах опешил и не сразу нашелся, что сказать. Вместо него ответила Береза.

— Дуб, не тупи! Конечно, кружку.

Крепыш кивнул и вернулся, неся в одной руке пивную кружку, а в другой — три таза. Или, точнее, банных шайки, в которых ноги парят.

— Наконец-то! — буркнул Клен, цапнул одну емкость, быстро разулся, сунул ноги в таз и забулькал бочонком, наполняя шайку пивом.

— Кайф! — счастливо простонал он и пошевелил пальцами ног. — Холодненькое…

Дуб тем временем галантно поухаживал за дамой, подливая пива ей в таз. Потихонечку потягивающая пиво Береза по-кошачьи жмурилась от удовольствия.

Четвертый мысленно пожал плечами и наполнил пивом кружку — за слабые алкогольные напитки Система почему-то не штрафовала, и этим попустительством Жир с Тотом активно пользовались в деревнях. Когда, конечно, деньги были.

Когда все утолили первую жажду и пригрелись на ласковом майском солнышке, Дуб предложил Четвертому:

— Ну что, может, начнем уже?

— Да я не против, — пожал плечами монах. — Только я так и не понял, что вы от меня хотите?

— Я? — переспросил древень и вдруг заговорил размеренным стихом:

Я хочу разговоров в холодном подъезде —

Прыгать с темы на тему, чтоб душами слиться.

Я тоскую по песням для трав и созвездий,

По надеждам и планам, которым не сбыться.

Время — вор. Пяткой в грудь колотить надоело.

Но наивные клятвы по-прежнему в силе.

Пусть летать не по чину, но ползать — не дело.

Я тащу сам себя из уютной трясины.

Не положено нам ни покоя, ни света:

Только долг и долги, дураки и дороги.

Но в любви мы сильней, чем бессмертные боги.

Я считал твой архив с допотопной дискеты.

Дуб замолчал. После секундной паузы последовала немного раздраженная реплика Клена:

— Ну и нафига, Дуб? Договаривались же — ничего сиюминутного, только искусство, которое выше времен.

— Да ладно тебе! — отмахнулся тот. — Подумаешь, пара слов всего.

— Нет, не ладно! — занудствовал Клен и повернулся к Четвертому. — Вот скажи — ты знаешь, что такое «подъезд»?

Монах опешил.

— Ну, так-то я вообще-то в городе родился и вырос.

— О! — обрадовался Дуб. — Слыхал, ретроград! Подъезд же, не парадное какое.

Но Клен не отставал.

— Хорошо, а что такое «дискета» — ты в курсе?

— Про дискету не знаю, — честно сознался Четвертый. — Но, может, вы уже объясните — что происходит? А то я, честно говоря, сижу здесь дурак дураком.

— А происходит каждый раз одно и то же, — вступила в разговор раскрасневшаяся от пива Береза. — Каждый раз эти два душнилы начинают друг к другу цепляться. Но если очень коротко — то все просто. Мы — очень долгоживущие существа. И, как вы говорите, «вставляет» нас только то искусство, которое вне времени, которое не устаревает или устаревает очень медленно, за несколько столетий. Это значит, что в сфере литературы нам подходят только стихи.

— Почему? — удивился монах.

— Потому что написать не девальвирующийся от времени роман практически невозможно. Как правило, уже через пару поколений прозу читать тяжело. Меняется все — ритм речи, сленг, актуальность тех или иных тем, лексика — да все!

— А стихи — нет? — продолжал допытываться Четвертый.