Куда мы, папа? (сборник)

Она была изысканной, как фарфоровая статуэтка, и стойкой. Она была смелой. Выноси́ла меня сорок лет подряд, а ведь я не подарок.

Мы друг друга дополняли: я обладал недостатками, она – достоинствами, я поражал всех вокруг своим пессимизмом и эгоизмом, она – оптимизмом и альтруизмом.

Однажды я сказал ей, что альтруизм – психическое расстройство, я об этом читал. Ей не нравилось, что я каждую фразу начинаю со слова «я», я объяснял, что следую законам грамматики, и раз я первое лицо, то и в предложении намерен стоять на первом месте. Я всегда думал о себе, она – о других, и для нее это было естественно.

Вспоминается одна забавная история – про щетки. Помню, как-то раз я делал репортаж на фабрике, и владелец подарил мне на память набор щеток, самых разных, больших и маленьких.

Вечером к нам на ужин пришли друзья. Сильви достала коробку и пустила по рукам, словно тарелку с канапе, предлагая гостям выбрать себе щетку по вкусу. В результате все самые красивые щетки разобрали. Я молча испепелял Сильви взглядом. Особенно тяжело было отдавать чудесные щетки с деревянными ручками и мягким ворсом. Как я переживал потерю!

Сильви сделала из деревенского мужлана рафинированного интеллектуала. Неудивительно, что я поседел. У нее был отменный вкус, она всегда принимала решения по поводу дизайна интерьера за нас обоих. Она любила красивую мебель и ярмарки. Благодаря ей я стал ценить антиквариат.

И как только обладательница безупречного вкуса могла выбрать меня? Я ведь не антиквариат, я старая развалюха, неотесанная, колченогая и к тому же вечно нуждающаяся в подпорке. Сильви помогала мне держаться. Она заботилась обо мне, сдувала с меня пылинки, заставляла меня сиять.

А я ее смешил. Или доводил до слез.

Я на маленькой яхте на мысе Горн. Море белое, небо черное, я спустил паруса и сижу на корточках в глубине рубки, закрыв лицо руками. Жду, пока буря стихнет. Я оптимист и думаю, что все стихнет. Шторм – это не вечные снега.

Когда я объявил новость, продавщица в булочной дала мне к моему багету еще бесплатный пакетик миндального печенья «макарон»[25]. Соседка оставила у меня под дверью пирог своего приготовления. Было очень вкусно, пирог напомнил мне о том, что есть в жизни приятные моменты.

Сосед предложил сходить с ним в магазин за лампочками со штырьковым цоколем – их сейчас нелегко отыскать.

С тех пор как Сильви угасла, я живу в темноте. И лампочки тут не помогут. Даже при ярком освещении я ничего не вижу.

Сказать, что я в порядке, – значит солгать. Сказать, что я не в порядке, тоже значит солгать. Я просто живу.

Я всегда эгоистично надеялся, что умру первым. Сильви могла бы тогда насладиться жизнью и попутешествовать, чего я никогда не хотел. Съездила бы в Намибию, приручила бы тигров, встретила бы прекрасного вдовца, красивого и умного, который каждый день, вне зависимости от реального положения дел, восторгался бы ее красотой.

Теперь, глядя на фотографии Сильви, я понимаю, что она настоящая кинозвезда.

Когда я пытаюсь утешиться и уверяю себя, что Сильви умерла без боли, тихо, какой-нибудь кретин обязательно заявляет, что нельзя с точностью определить, как чувствует себя человек без сознания… Типа «не стоит слишком радоваться».

А некоторые любезно осведомляют меня: «Она была слишком молодой! Это настоящая драма!» Будто я сам не знаю.

Еще один парень, чтобы меня поддержать, не сбавляя градус сурового трагизма, кладет мне на плечо тяжелую теплую руку, по ощущению словно кусок вареного мяса, и говорит: «Бедный старина». Мне хочется ответить, что я не бедный и не старина. Он подбирает чертовски подходящие формулировки: «Что же с тобой станется? Сейчас, когда вокруг полно народу, все суетятся, у тебя нет времени подумать о своем горе. Но когда заботы кончатся, вот тут-то ты действительно раскиснешь. Будет очень тяжело». Еще чуть-чуть, и он бы прибавил: «Да, не завидую тебе».

Многие просто начинают рыдать, и рядом с ними чувствуешь себя толстокожим черствым человеком: жена умерла, а ты не ревешь. В такие минуты хочется сказать доброжелателям: «Не расстраивайтесь, со временем все наладится».

Порой люди принимают и правда принимают мое горе близко к сердцу, меняются в лице, а затем восклицают: «Господи, ведь такое может случиться и с нами! Мы тоже катаемся на велосипедах, а на следующей неделе собираемся на лыжный курорт. Надо обязательно сходить к врачу!» Вот как легко испортить человеку день и заставить каждые пять минут считать пульс. Впрочем, кто предупрежден, тот вооружен.

В этом году мало кто пожелал мне счастливого Нового года или Рождества.

Странно, что люди не решаются говорить о счастье с тем, кто пережил большое горе.

Я этого не понимаю. Ведь именно те, кто страдает, больше всех нуждаются в пожеланиях счастья. Какой прок от пожеланий счастья тем, кто уже счастлив? Создается впечатление, будто общество предпочитает, чтобы несчастные остались несчастными. Навсегда.