Куда она ушла

Наступает гробовая тишина, и я заполняю ее монологом, чтобы… что? И не знаю, объяснить, что вчера все сложилось случайно, признать, что у нас с Брен в любом случае все было не так – не так, как она хотела, и в итоге я оказался козлом. И высказать пожелание, чтобы в следующий раз ей больше повезло.

– Да, уж на этот счет можно не беспокоиться, – говорит она со смешком, но он звучит, видимо, не так, как ей хотелось бы. Возникает долгая пауза. Я жду, что она разразится неизбежной тирадой, начнет обвинять меня. Но Брен молчит.

– Ты еще тут? – спрашиваю я.

– Да, я думаю.

– О чем?

– О том, что, может, лучше б она умерла?

– Брен, прекрати!

– Да заткнись! Не тебе в этой ситуации злиться. Не сейчас. Но ответ отрицательный. Не лучше. – После паузы она добавляет: – А вот насчет тебя не уверена. – И вешает трубку.

А я стою, все еще прижимая телефон к уху, осмысливая последние слова Брен, гадая, не было ли в ее грубости толики прощения. Хотя не знаю, важно ли это, потому что я замечаю, что воздух становится прохладнее, а меня охватывает чувство освобождения и легкости.

Через какое-то время я поворачиваю голову. Мия стоит в дверях, ожидая сигнала, что разговор окончен. Я машу рукой, все еще как в тумане, и она медленно выходит ко мне в выложенное кирпичом патио, а я так и держу телефон. Мия берется за него сверху, словно это эстафетная палочка, которую надо передавать.

– Все нормально? – интересуется она.

– Я, скажем так, освобожден от своих прежних обязательств.

– От концертов? – Мия удивлена.

Я качаю головой.

– От концертов – нет. Но от всякой ерунды, которая должна была быть до них. И прочих своих привязанностей.

– О.

Мы оба какое-то время стоим, улыбаемся, как идиоты, все еще держась за телефон. Я, наконец, вынимаю его из ее руки, кладу на металлический столик, а ее руку не выпускаю.

Потом глажу ее мозолистый палец, костяшки тонких пальцев, запястье. Это одновременно кажется и совершенно естественным, и большим подарком. Я ведь трогаю Мию. И она не против. И не просто не против, она закрывает глаза и принимает ласку.

– Неужели это правда? Неужели мне можно держаться за эту руку? – спрашиваю я, поднося ее к своей колючей щеке.

Улыбка Мии как тающий шоколад. Как отпадное гитарное соло. И все самое лучшее в этом мире.

– М-м-м, – отвечает она.

Я притягиваю ее к себе. У меня в груди восходит тысяча солнц.

– Можно? – спрашиваю я, взяв ее за руки и начиная медленный танец по двору.

Мия уже не пытается скрыть улыбку.

– Можно, – мурлычет она.

Я глажу ее руки, кружу возле клумб с благоухающими цветами. Я утыкаюсь лицом в ее волосы и вдыхаю их запах, они пропитаны ароматом ночного Нью-Йорка. Потом я смотрю, куда смотрит она – вверх, в небеса.

– Так что, ты думаешь, что они на нас смотрят? – говорю я, едва касаясь губами шрама на ее плече, от чего все мое тело пронзают жаркие стрелы.

– Кто? – Мия прислоняется ко мне, и я чувствую ее легкую дрожь.

– Твои. Ты же вроде говорила, что они за тобой присматривают. Думаешь, и это они видят? – Я обвиваю Мию руками вокруг талии и целую за ухом, что раньше просто сводило ее с ума, и, судя по тому, как она резко вдыхает и впивается ногтями мне в бок, ничего не изменилось. Я вдруг понимаю, что мои вопросы могут показаться странноватыми, но я сам так не считаю. Прошлой ночью мне стало стыдно от мысли о том, что родители Мии в курсе, как я жил, а теперь мне не столько хочется, чтобы они это видели, но я бы предпочел, чтобы они знали о нас.

– Думаю, что они в силах оставить меня одну, – говорит она, раскрываясь от моих поцелуев подобно цветку. – Но вот соседи определенно могут увидеть. – Мия проводит рукой по моим волосам, и это похоже на казнь электрическим током, если, конечно, она настолько приятная.

– Привет, сосед, – говорю я, лениво выписывая пальцем круги на ее ключице.

Мия запускает руки мне под майку – грязную, вонючую черную майку, – которую я благодарю за удачу. Ее касания уже не особенно аккуратные. Мия исследует, выстукивая пальцами коды крайней безотлагательности на азбуке Морзе.

– Если это затянется еще ненадолго, – шепчет она, – их ждет интересное зрелище.

– Ну, мы все-таки умеем давать концерты, – отвечаю я, и моя рука тоже скользит ей под рубашку, поднимаясь до самого верха, а потом возвращаясь обратно, вниз. Мы тянемся друг к другу даже кожей, словно магниты, давно не встречавшие противоположного заряда.

Я провожу пальцем по ее шее, по подбородку, потом беру ее лицо в ладони. И останавливаюсь. Мы какое-то время стоим, смотрим друг на друга, смакуя этот момент. А затем одновременно бросаемся друг на друга. Ноги Мии отрываются от земли и обвивают меня, пальцы зарываются в волосы, мои руки сливаются с ее руками. А губы – с ее губами. У нас нет столько кожи, столько слюны, столько времени, чтобы компенсировать потерянное время, так что губы стараются урвать все, что получится. Мы целуемся. Сила тока уже максимальная. Во всех электросетях Бруклина, наверное, перенапряжение.

– Заходим! – почти приказывает Мия, и я уношу ее в ее крошечный домишко, на диван, на котором мы лишь недавно спали вместе, но по отдельности.