Куда приводят сундуки

– Да? А твоё пальто?! Это же мешок для рождественских подарков! И ты в этом выходишь на улицу! Это нормально, по-твоему? А шляпка с этими идиотскими цветочками? С чьей могилы ты их сняла? – оборонялась Ирина мама.

– Щепкина!

– Ты издеваешься?!

– Беру с тебя пример!

– Ирина, пойми, эта девчонка приходила сюда сегодня не случайно. Я знала, что рано или поздно разгадка наступит. Ведь она Ба-ска-ко-ва!

– Мамаша, откуда Вы это взяли? Вы даже имени её не удосужились спросить.

– А мне и не надо имени: ты что, лица её как следует не разглядела?!

– Вы больны, слышите меня? Не было никаких Баскаковых: Вы всё придумали! Все эти ваши купцы – ваша фантазия, бред!

– Ничего подобного! Это могло бы стать моим звёздным часом, если бы ты питала хоть малейшее уважение к моим научным интересам!

– Научным?! Да у Вас мания! А Вы это наукой называете!.. И прекратите босиком ходить по этим грязным полам… Учёная дама!.. Ты выходила из дома последний раз пять лет назад. Пять лет! Ты вообще знаешь, какой год за окном?

– Ирина, у каждого человека своя реальность.

– И свои звёздные часы, да?

– Да, я в это свято верю!

– Так вот: я в твоей реальности и под твоими звёздами, мама, больше пребывать не могу. Хватит!

– Ирина, куда ты?! Ирина! Пойми, я не могу видеть эти морды в лавках, ты же знаешь!

– В магазинах, мама, в ма-га-зи-нах.

– Это не меняет сути. А походы в комитет бедноты?!

– Собес.

– Ну, какая разница! Я же не могу уснуть после этого! Мне хорошо только у себя дома, это моя крепость, ты должна проявить пиетет!..

– Вы превратили эту крепость в двухместную палату для душевнобольных. И пока я сама ещё окончательно не сбрендила, я в вашей экзотической реальности больше пребывать не желаю.

– Ирина, у каждого человека – своя реальность, слышишь меня?!

– Так, всё, хлеба у тебя на три дня хватит, грудинка – в морозилке, сыр я тебе двух сортов нарезала, не оставляй его на ночь на столе, пожалуйста.

– Ирина!!

Дальше – билась посуда. И, по-моему, ей швыряли об стену: очень уж звонко разлетались осколки, дощатый пол такую музыку не даёт…

Я ушла. Тяжело! Почему так: человек рождается нормальным, здоровым, ради счастья, а потом что-то происходит, и он начинает погружаться в себя, видит всё через какое-то кривое стекло, придумывает себе какой-то особый мир и однажды наотрез отказывается оттуда вернуться. Хорошо ещё, если он это делает в одиночестве. А если насильно помещает в свою реальность своих детей, родителей, соседей… И ведь не уйдёшь от него, и не сдашь его куда-нибудь, чтобы «подлечили»…

Не всё можно вылечить.

И теперь, выходит, что я какая-то Баскакова…

«Живёшь – до всего доживёшь» – слышала я в одном старом советском фильме, которые так любит пересматривать мой папа. Не устаю повторять эту замечательную фразу…

И дался мне этот сундук? Ну, нашла бы я его у них в квартире – что бы я стала делать? Как бы доказала, что он – мой? Силой бы отняла? Дурацкая ситуация получилась… И со стороны моё поведение выглядело даже более странно, чем поведение этой учёной дамы: она-то хоть была у себя дома…

Мимо меня, широким стремительным шагом, руки в карманах пальто, прошла в сторону метро Ирина. Я не стала её окликать. И даже не задержала взгляда на её неизменно прекрасной косе.

Владимирская электричка была утрамбована до отказа: в столице закончился рабочий день. Ирина хотела выйти на Никольской и спокойно пройтись до отцовской дачи, привести свои мысли в порядок. Но выбраться из вагона ей удалось только на Салтыковской, следующей остановке, да и то только после просьбы к стоящим в тамбуре пассажирам «подтолкнуть». Отец её не встречал, они никогда заранее не договаривались; Ирине нравилось приезжать вдруг, без предварительных звонков, она внушала себе, что едет к себе домой, и что папа непременно должен быть рад её сюрпризам…

Дома, как такового, у Ирины уже давно не было. С мамой стало жить невозможно уже тогда, когда Ирина училась в пятом классе школы. Отец годом раньше съехал от них сюда, на старую дачу, в Салтыковку, а Ирина переехала к папиной сестре, на Самотёку, где в проходной комнате ей отдали целый диван и половинку письменного стола.

На Гиляровского она больше никогда не возвращалась. Первые месяцы она вообще отказывалась навещать мать, забрав из квартиры абсолютно все свои вещи, а потом стала бывать – иногда раз в две недели, иногда чаще.

Отец уходил без ссор, без обиды, пытаясь по мере возможностей поддерживать отношения с мамой и неизменно помогая ей и Ирине деньгами… С отцом последние годы тоже стало как-то особенно, пришлось привыкать к нему заново: папа, работавший всю жизнь редактором в научном издательстве, неожиданно для всех стал писать сам. Его издавали, в нём были заинтересованы… Но последние три года он не покидал своего письменного стола на большой веранде старой дачи.

В зимнее время веранда не отапливалась, и он передвигал рабочий стол на кухню, вплотную к обеденному.