Куда пропали снегири?

-   Когда Оксана написала первое стихотворение и показала его мне, я растерялась, сама-то я не шибко понимаю в поэзии. «Мама, как?» - «Да вроде склад­но». Но ведь ей нужно советоваться со мной, обсуж­дать темы, мнением «да вроде складно» не обойдёшь­ся. И занялась я самообразованием, много перечитала стихов, критической литературы, сравнивала, окуну­лась в мир поэзии по уши.

Теперь мама у Оксаны первый советчик и судья. Вот они, сборники стихов на книжной полке, их четы­ре. «Исповедь моей души», «Три свечи», «Письма в никуда» и «Осень». На подходе пятый. С ним проб­лемы чисто материальные: для издания нужны деньги, а денег в их семье всегда было в обрез, только на жизнь и хватало.

Мы говорим с Оксаной о её стихах. Она медленно выговаривает слова, и я ловлю себя на мысли, что о серьезных вещах и надо говорить именно так, взве­шивая, обдумывая фразы, не поспешая суетно и не пе­ребивая.

-   Помню своё первое стихотворение. Ехали с ма­мой к врачу в автобусе, а за окном серебрился снег. Это... было так прекрасно.

Писать Оксане трудно, непослушные руки выводят каракули. Мама купила ей машинку, удобную, доро­гую, нажимать на клавиши легче. Оксана печатает свои стихи сама.

На её стихи уже пишут песни, проходят вечера её творчества, на которые собираются друзья и люди, не знакомые с ней, а знакомые только с её стихами. Они удивляются, увидев хрупкую девушку, с трудом пе­редвигающуюся. Оксана Ревкова, вот она какая, ока­зывается.

-   Один раз по телевизору была передача об Оксане. Всё вроде хорошо, а в конце дали почему-то бегущей строкой фразу «Оксана ищет друзей». И - обвал звонков! Сумасшедшие, сектанты бросились решать Оксанины проблемы одиночества. Да никакого одино­чества нет! Не ищет она друзей, их у неё много. На­дёжные, проверенные, верные.

-   Но, наверное, самый проверенный и верный из них — мама?

-   Да, конечно, мама. Моя дорогая, моя самая луч­шая на свете мама.

Оксане Ревковой сейчас двадцать семь. Маме - пятьдесят два. Двадцать семь лет из них она живёт по принципу «надо». Слово «хочу» исчезло из её лекси­кона сразу же, как только поставлен был дочке диаг­ноз - ДЦП. Мама стала для Оксаны врачом, масса­жистом, медсестрой, сиделкой, снабженцем, курье­ром, поваром, литконсультантом, душеприказчиком, да мало ли ещё кем. Она прожила и живёт не одну жизнь, а две. Одну - свою, другую - дочери. Обе жиз­ни сложны, обе - достойны. Оксана считает себя счастливым человеком. У неё есть дом, где её любят и понимают, у неё есть талант и признание его. Её жизнь состоялась. Но состоялась не сама по себе, а каторж­ным трудом родного ей человека. Евгения Ревкова за­была себя, забыла свои немощи, запретила себе быть слабой.

Как мало, как непростительно мало говорим мы о матерях-подвижницах, взваливающих на себя тяжё­лую ношу детской беды. А эта женщина несёт ношу двадцать семь лет, да ещё умудрилась каким-то одной ей веданным способом обратить тяжесть ноши в ра­дость. Ведь дочь, её единственная дочь состоялась! Всякий ли родитель, имеющий здоровых детей, может сказать эту фразу?

Они много путешествуют. Мама, поддерживая дочь, помогает ей ступать по земле. Уже знакомы им днепровские просторы, черноморский Кавказ, берег турецкий, музеи Петербурга, святые родники и пра­вославные храмы России. Вот они, в альбоме храня­щиеся фотокарточки, где лягушка-путешественница Оксана только успевает менять наряды: топик и шорты на элегантную бархатную блузку и - наобо­рот.

Две жизни. Это ведь тоже дано не каждому. Быва­ет, мы и от одной устаём и тянем лямку земного бытия безрадостно и по привычке, А две жизни? Кто знает, может, это и не крест вовсе, а награда Создателя, как тут разобраться?

Мы сидим с Оксаной в её комнате, и нам хорошо го­ворится за жизнь. Вслушиваюсь в её медленную речь и привыкаю к ней, всё понятно. Хочу спросить её об очень личном, но всё не решаюсь - кому понравится, когда лезут в душу?

-   Вы хотите о чём-то спросить? - чуткая девушка смотрит на меня серьёзно.

-   Да, да, вот скажи мне, пожалуйста, когда, в каком возрасте ты почувствовала, что ты не такая, как все?

-   А я и сейчас этого не чувствую, - засмеялась Ок­сана.

Евгения Федосовна хлопочет на кухне насчёт чая.

КУПЕ НА ДВОИХ

Я опаздывала на поезд и привычно корила себя за несобранность. Скорее, скорее... В вагон влетела запыхавшись и облегчённо оглядела купе: с кем суждено мне коротать неблизкую дорогу к Северному Уралу. И увидела женщину в обтягива­ющих бёдра лосинах и много-много коробок, баулов, безразмерных клетчатых сумок, которыми пестрит наша матушка-столица, принимая и провожая бедо­лаг-коробейников. Вещи лежали и под столом, и в ногах у моей попутчицы, и даже на двух верхних полках.

-   А если придут пассажиры, тогда как? - удивлён­но спросила я.

-   Не придут. Я оплатила три места, - голос у попут­чицы был резковатый, с хрипотцой, - так что радуй­тесь, у нас купе на двоих.

Радоваться почему-то не хотелось.