Куда смотрит прокурор?

И тут из бочки вдруг полыхнуло адским пламенем, и раздался отвратительный и страшный визг, от которого у всех заложило уши. Желваков заглянул в бочку. Увиденное так ужаснуло его, что он невольно пихнул ее от себя. Бочка свалилась набок, и из нее врассыпную бросились по всему двору взятые старым Тузом в полон пацюки, горящие адским огнем.

Оказалось, разрабатывая план операции, дед Туз, увлекшись планами поимки, совершенно за был о финальной стадии – куда пойманных гадов девать. И когда пацаны понесли их одного за другим, не нашел ничего лучшего, как сказать, чтобы они бросали их в бочку с отработкой – отработанным машинным маслом, которым Туз обычно покрывал доски забора, чтобы не тратиться на краску. Отработка пропитывала доски до такой степени прочности, что их уже не брали ни дождь, ни снег. А когда Желваков бросил туда спичку, она, само собой, полыхнула!

Горящие пацюки трассирующими пулями разлетелись по двору и скрылись из глаз. Но несколько нырнули в летний курятник, сколоченный из реек и фанеры, и чуть ли не сразу в нем занялось-загудело веселое пламя. И тут же раздался отчаянный петушиный крик и испуганный клекот кур.

Дед Туз смотрел на происходящее с раскрытым ртом, не в силах вымолвить ни слова. Застыл и обалдевший от неожиданности происходящего майор Желваков с сигаретой в руке.

И лишь Герард Гаврилович героически бросился к курятнику. Он распахнул хлипкую дверь. Обжигающий ком горячего воздуха и искр ударил его в лицо, в грудь. Опрокинул на землю. А потом над ним пронеслась орда уцелевших, но изрядно обгоревших и обезумевших от страха курей, после чего прямо на него рухнула горящая крыша курятника…

Отбросив ненужную уже сигарету, майор Желваков ринулся на выручку. Так как первое, что попалось ему на глаза, были ноги Герарда Гавриловича, он вцепился в них и одним могучим рывком выволок все тело Гонсо из-под полыхающих обломков курятника.

Дед Туз закрыл глаза – ему показалось, что Герард Гаврилович не шевелится.

Когда он открыл их, ситуация уже радикально переменилась. Герард Гаврилович, которого майор Желваков пристроил прямо на траву под ближайшей яблоней, прислонив спиной к стволу, бессмысленно смотрел то на догоравший курятник, то на кур, которые уже как ни в чем не бывало кудахтали и клевали червяков прямо у его ног.

– Ничего, Гаврилыч, вроде все цело, на лбу только ссадина, да волосы маленько обгорели, – успокаивал его Желваков. – Ну да мы в парикмахерскую тебя сводим, подровняем, будешь как новенький! У нас, знаешь, такая парикмахерша молоденькая! Как начнет возле тебя виться… И стрижка и массаж в одном флаконе! А под халатиком у нее, считай, ничего нет. После такой стрижки мужики чуть ли не вприсядку идут!

Герард Гаврилович со стоном закрыл глаза. Он живо представил себе, как предстанет перед Жаном Силовичем и Василисой с перебинтованным лбом, обстриженной головой, благоухающей цветочным одеколоном после посещения очередной молодой парикмахерши… И скажет, что пострадал при спасении курятника…

– Прямо дым с коромыслом, – прохрипел дед Туз. – Было дело под Полтавой! Меня теперь бабка за курей да курятник не помилует.

– Да, всем запендям запендя получилась, – согласился Желваков. – Кто на нашего пацюка руку поднимет, тому головы не сносить. Дело известное. С ними, тварями, надо с умом обходиться.

Глава 18. Кутеж и последствия

Он выпил. Я тоже. Он стал меня бить.

Я спросила: «За что?» Он сказал: «Нужно». И тогда я не стала сопротивляться…

Из протокола допроса

– Шеф, все пропало!

С этими словами из кинокомедии советских времен Мотя Блудаков ввалился в кабинет Шкиля, плюхнулся в кресло и стал вытирать несвежим платком свое залитое потом лицо.

Артур Сигизмундович неодобрительно оглядел тяжелое, как полиэтиленовый пакет, наполненный водой, колыхающееся тело своего помощника. Надо же так распустить себя! А впрочем, возможно, это врожденное, и бедного Мотю не в чем винить.

– Так что случилось? Неужели пропало действительно все? Или что-то осталось? – ехидно спросил Шкиль.

– Сучка не хочет! – трагическим тоном провозгласил Мотя.

– А кто у нас нынче сучка? И что она не хочет? – терпеливо уточнил Шкиль.

– Да парикмахерша эта, пропади она пропадом! Комсомолка, спортсменка, понимаешь! Умру, но не дам поцелуя без любви, блин! Но я другому отдана и буду век ему верна! Мы еще увидим небо в алмазах! Есть женщины в русских селеньях! Мы пионеры, дети рабочих! Ненавижу!.. – возопил Мотя. – Еще один херувим на мою голову! Откуда они берутся только? Вроде всех повывели!

Выслушав всю эту околесицу, которую нес обалдевший от расстройства Мотя, Шкиль легко догадался, в чем дело. Моте не удалось раскрутить парикмахершу – она не хочет судиться с херувимом, подавать иски, требовать компенсации.