Куда уж хуже. Реквием заговорщикам

Я бросилась к лестнице и уже через мгновение распахивала кухонное окно. Я старалась делать это незаметно, чтобы звонивший или звонившая ничего не услышали. Паша пошел открывать. Услышав голоса, я поняла, что уже пора, и спрыгнула вниз, на землю. Мне повезло. Во-первых, оказалось действительно низко, а во‑вторых, меня трудно было разглядеть в густых зарослях жасмина. Была еще одна деталь, которая сильно меня устраивала: передо мной светились оранжевым электрическим светом окна рюриковского дома. Да и сам гений был отлично виден. Он сидел в своем инвалидном кресле или коляске с книгой на безжизненных коленях, укутанных клетчатым красно-черным пледом, и читал. Я только одного не могла понять: как это можно читать при искусственном освещении в черных очках. И вообще, к чему ему эти странные очки, которые лишь привлекают к себе внимание, но реальной пользы наверняка не приносят. Мне хорошо видна была его комната: сплошные стеллажи с книгами, стол, кресла и несколько стульев. Интересно, что происходило в данный момент в голове этого ЛИДЕРА? Искушение поговорить с ним было так велико, что я и не заметила, как осторожно приблизилась к его крыльцу, поднялась на него и позвонила. Сразу же раздался лай многочисленных собак, и лай этот был ужасен. Дверь приоткрылась, я увидела высохшего желтого старика с яйцеобразной головой, в круглых отвратительных очках. У него было такое непропорциональное и просто омерзительное лицо, что меня чуть не стошнило.

– Вы кто такая? – спросил старик надтреснутым голосом, едва удерживая высыпавшую на крыльцо свору собак. А точнее, лоснящихся и рвущихся растерзать меня ротвейлеров. Их было пять или шесть, но в первый момент мне показалось, что их несколько десятков.

И такая сила исходила от этого старика, что я почувствовала себя перед ним просто букашкой. Никем. Мне даже показалось, что я стала меньше ростом. Я догадывалась, что происходит, но все же собрала остаток сил и спросила:

– Могу я поговорить с Рюриком?

– Он занят. А вы из какого корпуса?

– Из центрального.

– Тогда что же вы мне ничего не говорите? Заходите. Он ждет вас.

Меня? Час от часу не легче. Сейчас он примет меня за какую-нибудь повернутую на политике активистку и будет выслушивать план переустройства общества. Мне почему-то сразу вспомнился вопрос, который достался мне на экзамене: ленинский план построения социализма. Я спутала его с планом восстания и понесла что-то про захват телефона, телеграфа и почты… Словом, странно, что за подобную ахинею мне поставили «пять». Быть может, преподаватель был с похмелья и ничего не заметил?

Я вошла в дом, и в нос мне ударил запах старости и болезни. И еще псины. Ничего хуже этого сочетания я еще не встречала. Больше того, здесь пахло смертью, и какой-то леденящий холод тотчас коснулся моих ног.

– Как холодно, – заметила я, перешагивая через миски с остатками мяса: я, оказывается, нарушила собачью трапезу.

Старик увел собак на кухню и закрыл дверь. Затем сделал мне знак следовать за ним на лестницу. Я поднималась за ним, и лицо мое чуть не касалось его засаленного пиджака и мешковатых серых штанов. Мерзкий старик, мерзкий запах старости и болезни. Возможно, что я уже заранее, задетая за живое свастикой, настроилась на встречу с Рюриком крайне отрицательно. И это еще мягко сказано. Я не представляла, о чем буду говорить с этим человеком, но я уже была в доме и отступать было поздно.

– Он очень болен, – сказал старик, – поэтому постарайтесь изложить ему свой план в двух словах. Надеюсь, план этот существует и в машинописном варианте, как у остальных… И учтите, он примет вас в виде исключения. Сами подумайте, каково ему принимать столько народу.

Я кивнула головой, внутренне содрогаясь от услышанного. Что же сейчас будет? Сразу же за лестницей тянулся узкий коридор. Насколько я сориентировалась, комната Рюрика должна была находиться сразу направо. Там, во всяком случае, я его только что видела. И действительно, старик постучал в правую дверь, подождал немного и открыл ее нажатием на ручку.

– Только недолго, – предупредил он меня напоследок. И закрыл за моей спиной дверь.

* * *

Когда я вошла, Рюрик даже не повернул головы. Тогда я обошла его сзади и встала таким образом, чтобы он был ко мне обращен в три четверти: он продолжал сидеть лицом к окну. Сначала мне показалось, что передо мной вообще мумия.

– Добрый вечер, – произнесла я как можно проникновеннее – так обычно и разговаривают с тяжелобольными людьми. Он вздрогнул и повернул голову. Черные очки, скрывавшие пол-лица, обратились на меня.

– Вы кто? – услышала я снова высокий мальчишеский голос. Так бывает, когда мозг продолжает свое развитие, а тело не поспевает за ним. И на подростковом физиологическом фундаменте строится взрослое сознание. Он был какой-то хрупкий. Как мальчик. Даже морщин не было. Только легкая синева тщательно выбритых впалых щек. На руках – узкие черные перчатки.