Куда ведет Нептун

— У меня только крылышки. — Скосила глаз на рисунок: — А болярин ой как похож!

Юный гардемарин потерял терпение и позволил прибегнуть, как человек военный, к лобовой атаке:

— Вот я тебя сейчас придавлю, как комара.

Таня немедленно встала на защиту наперсницы:

— Не посмеете. Я выпущу жало.

Лушка юркнула за дверь.

— Ой, мамочки, страхи какие! — И задвинула засов снаружи.

— Лушка, негодница, отопри дверь, — забавлялась Таня. — Не то Василий Васильевич меня придавит.

Неожиданно Прончищеву стало легко, весело. Он засмеялся, опустился на четвереньки, заурчал. Тонкие усики на верхней губе воинственно шевельнулись.

Таня и тут не спасовала перед опасностью. Несколькими штрихами нанесла на лист силуэт леопарда в гардемаринской треуголке. Хищно обнажив зубы, леопард смотрел Васиным лицом.

Нет, какова девица! Откуда что взялось?

Прончищев отряхнул колени. Вырвал листок. Какая точность руки, какой глаз!

— Подарите!

— Сделайте одолжение, — с достоинством сказала Таня. — Если вам так нравится этот леопард.

— Жаль, что я не умею живописать…

— А то бы и меня изобразили чудовищем, — продолжала Таня.

— Нет, я бы сизаря нарисовал.

— Который хохочет, как мужик?

И это тоже помнит!

Таня нарисовала голубя, парящего в небе.

— Подпишите.

Прончищев начертал под рисунком: «Чайка над шхерами Финского залива».

— Шхеры — это что?

Теперь Прончищев почувствовал себя в родной стихии.

— Берега скалистые. Между прочим, весьма пустынные.

Таня нахмурила брови.

— Мне решительно жалко чайку. Что же ей, бедной, делать в шхерах?

Дурень, на кого он вздумал обижаться? Сущий же ребенок. И так хотелось ее успокоить…

— Уверяю вас, чайке хорошо в шхерах. Это ее кров. Она не знает другого.

— Вы бывали в шхерах?

— И не раз.

— В Финском заливе страшно?

— Ничего особенного. Для вождения кораблей — опасно. Риф много, банок. Мы там сейчас лоции рисуем. Правда, ближе к берегу. Далеко не ходим. Опасно.

— Отчего?

— Со шведами воюем.

— И вас могут на войну взять? — Она спросила это не без тревоги.

— Как академию кончу.

— Но ведь могут убить.

Прончищев мужественно промолчал. Она об нем беспокоится — и это было так приятно!

— Нет, скажите, могут убить?

Так же мужественно и немногословно он сказал:

— Авось бог сбережет. Я один заговор знаю: смертную косу за море унесу, мое смертно горе утоплю я в Море.

— Лушка много знает заговоров, — сказала Таня. — Хлебом не корми, а дай на всякий случай заговор сказать.

— Значит, вам, Татьяна Федоровна, ничего не грозит.

Татьяна Федоровна… Как ему хотелось бы назвать ее просто Таней, Танюшей, Танечкой. И еще взять в ладони ее руку.

— А я гадать умею. Меня один царский карла учил.

И рассказал про гошпиталь, про Гаврилу Ивановича, про его забавные проделки. Уморительно изобразил в лицах незадачливых братьев Фому и Ерему.

Таня смеялась от души.

Господи, была какая-то косолапая, безбровая. Теперь стан тонок, в ногах легкость, серые глаза лучатся.

— Вы что так смотрите?

— Не могу поверить, что вы та самая девчушка.

Таня смутилась.

— У вас много друзей? — спросила она.

— Самый большой друг — Семка. Это он когда-то повел меня в театрум. Помните, в фарс играли?

— Помню.

— Еще люблю братьев Лаптевых, Харитона и Дмитрия. Жаль, скоро всех нас служба разведет.

— Почему?

— На разные корабли могут направить.

— И плавать будете далеко?

— Кто знает. Может, на Балтике, может, на Каспии.

— А вам где хочется?

— Мне? — Прончищев пожал плечами. — Я бы пошел в Ледовитое море.

— Почему?

— И сказать не могу — почему. Интересно. Гаврила Иванович рассказывал мне об бургомистре Амстердама. Тот тридцать лет пишет труд о северных берегах. А мало кто знает, какие они, где какие там якорные стоянки. Вообще мало что ведомо о тех путях.

— Но там же одни льды.

— Льды.

Таня отчего-то огорчилась.

— Не ходите туда. Замерзнете.

— Не замерзну. Три оленьи шкуры на себя надену.

— А вы злой.

— Напротив.

Когда Василий раскланялся, Таня и Лушка из окна глядели ему вслед.

— Какие они забавные, — сказала Лушка. — Стеснялись как. Особенно когда увидели себя мужиком на картинке.

— Он забавен. Я нарисую с него портрет.

Вечером Анастасия Ивановна учинила Лушке-комарнице строгий допрос:

— О чем Таня говорила с Васей?

— Смеялись много.

— А еще что?

— Смеялись…

КРЕПКИЙ ПОЯС БАЛТИКИ

Вторую неделю продолжались парусные учения на фрегате «Мальбург».

В Кроншлоте капитан Витус Беринг принял на борт около сорока выпускников Морской академии. Приказано проверить вместе с профессором Фархварсоном, на что годны будущие моряки.

Фрегат шел в Ригский залив.

Пребывание профессора на судне воодушевило многих офицеров, знающих его еще по московской Навигацкой школе. Андрея Даниловича пригласили в кают-компанию. Пили его здоровье, вспоминали первые в жизни обсервации, на которые профессор натаскивал дворянских недорослей, как щенят.

Андрей Данилович растрогался.

— Друзья мои, — сказал он, — давайте же всегда видеть перед собою Сухареву башню, где была наша школа. Все вы из нее вышли.

Высокий лейтенант, с обветренным до багровости лицом, в парике с черной косицей, произнес:

— А сохранились ли среди ваших бумаг те морские картины, по которым мы плавали сухопутно?