Куда ведут дороги...

Чемодан оказался тяжеловат. Впрочем, ничего — нести можно. Правда, в здании комитета лестница крутая, и, пока Упен-бабу взбирался по ней с чемоданом и с сумкой через плечо, у него перехватило дыхание. Гхоток-бабу сказал по телефону, что машина подъедет к комитету ровно в шесть. У Упен-бабу язык не повернулся попросить, чтоб машину прислали к дому зятя, в переулок Банка Рая. Довольно и того, что его довезут до вокзала. К тому же Упен-бабу прекрасно понимал, что Гхоток-бабу старается не ради него лично. Гхоток-бабу хочет показать, как он уважает партию. Что же, так и должно быть. Тут дело не в личностях. Да и что за личность Упен-бабу! Не эм-пи^[7], не эм-эл-эй^[8], добро бы еще он был каким-нибудь высокопоставленным и важным руководителем. А то рядовой член партии. Да еще провинциал.

Как только, тяжело дыша, Упен-бабу взобрался по лестнице, к нему с охами и ахами подскочили два молодых человека. Он и прежде встречал их в комитете несколько раз, но по именам не знал.

— Ах, Упен-да^[9]! Зачем же вы сами тащили такой тяжелый чемодан?! Поднялись бы налегке да послали бы нас за ним!

Один из молодых людей подхватил чемодан Упен-бабу, а другой почтительно усадил его на скамейку. Потом тот, первый, крикнул кому-то, чтобы принесли горячего чаю.

Упен-бабу был приятно удивлен тем, как обошлись с ним эти молодые люди. А ведь теперешних молодых-то принято обычно ругать! И старших они, дескать, не уважают — если на упавшего старика наткнутся, то и не взглянут, мимо пройдут; и думают они, дескать, лишь о том, как помоднее нарядиться; и к спиртному пристрастие питают — чего только не говорят о нынешней молодежи!

Вдруг Упен-бабу с ужасом заметил, что на обоих молодых людях были териленовые брюки. Но все же всерьез разозлиться не смог. Только про себя подумал: так одеваться не пристало. Если уж ты революционер, то зачем выряжаться франтом. Хотя, конечно, выглядят териленовые брюки красиво. Но в пору его юности все было по-другому. Правда, то было во времена англичан.

Выпив чай, Упен-бабу собрался было достать деньги, но молодые люди снова подскочили к нему.

— Ах, что вы, Упен-да! Не беспокойтесь, Упен-да!

И тут он увидел, что у обоих во рту — дымящиеся сигареты. Упен-бабу поспешно опустил глаза. И снова про себя подумал: не следовало бы им курить. Нехорошо, товарищи, дымить в присутствии старших. Но сразу же его одолело сомнение, можно ли товарищей по партии делить на старших и младших. Кроме того, непохоже было, чтобы молодые люди своими сигаретами хотели оскорбить его, Упен-бабу. Да и с чего бы им его оскорблять? Ведь как бы там ни было, а все они — члены одной партии.

Из своего кабинета появился секретарь. Увидев Упен-бабу, он сразу увел его к себе.

После освобождения из тюрьмы Упен-бабу тридцать три года вел партийную работу в глубинке, на чайных плантациях. В Калькутту наведывался редко. Во-первых, это требовало денег. А кроме того, в огромном городе он чувствовал себя как рыба, выброшенная из воды.

И еще была одна причина. Но никому и никогда он не осмелился бы о ней сказать. Причина эта заключалась в самих калькуттских товарищах. За те считанные разы, что ему случалось бывать в калькуттском партийном комитете, у него создалось впечатление, что каждый здесь занят лишь своими делами — и не столько даже своими делами, сколько просто самим собой. Не чувствовалось между ними настоящей товарищеской спайки.

Но сегодня секретарь отнесся к нему как к очень близкому человеку. В душе Упен-бабу зашевелилось было какое-то сомнение, однако вмиг исчезло, потому что он сразу же стал укорять себя за это. Погруженный в свои мысли, Упен-бабу машинально подвинул к себе стул — даже не услышав скрипа ножек по полу — и столь же машинально сел на него.

— Ну как, Упен-да, все, что нужно, с собой взяли? Приедете — и прямо в больницу. А уж после находитесь и насмотритесь. — И, понизив голос: — Упен-да, разве так можно?! Тяжеленный чемодан сами втащили на третий этаж! — Потом опять громко: — А вообще-то вам надо было бы ехать на вокзал прямо из дома. С вашим здоровьем…

— Дело в том… То есть мы договорились, что Гхоток-бабу пришлет машину сюда. Поэтому…

— А почему он не мог прислать машину к вашему дому?

— Я сказал ему, что хочу заглянуть в комитет на минутку — попрощаться со всеми перед отъездом…

— Вот-вот! А этот хитрец и воспользовался. Свою выгоду не упустит. Лишний раз подольститься захотел — положить цветочки к стопам партии. А вдруг когда-нибудь и окупится…

С улицы донесся автомобильный гудок.

Упен-бабу встал.

— На вокзале о вас позаботится Онукуль. Даст вам билет и посадит в поезд.

Такого с ним еще не бывало. Пока спускались по лестнице, на глаза Упен-бабу навернулись слезы. Два молодых человека не дали ему нести даже сумку.

Партия больше, чем семья, ближе, чем семья. Он говорил это много раз в своей жизни многим разным людям, потому что считал, что так должно быть.

Но сегодня он сам прочувствовал это до глубины души, и все струны его существа словно запели от радости.