Кудеяр

Чудное дело удумал государь — собрать в Москве выборных людей из разных мест Русского государства. Никогда ранее такого не бывало. Простой люд недоумевал, бояре же догадывались, что им будет очередная истома. Власть незримо ускользала из их рук, переходила к людям новым, безродным, дворянам и дьякам. В день Прокопа Дорогорушителя[191] царь собрал Боярскую думу вместе с преосвященным собором и произнёс речь, от которой боярам стало не по себе: много нелестных слов пришлось выслушать им о поре боярского правления. Молодой царь потребовал, чтобы они вперёд так не делали, детям боярским и крестьянам обиды ни в каких делах не чинили, а ежели кто вперёд кому покажет силу, продажу или обиду, тому от царя и великого князя быть в опале и казни. То, что молодой царь слов на ветер не бросает, боярам было хорошо ведомо ещё со времени расправы над Андреем Михайловичем Шуйским. А ведь за минувшие с той поры шесть лет были и другие казни — Ивана Кубенского, Фёдора и Василия Воронцовых, Ивана Дорогобужского, Фёдора Овчины. Правда, в последнее время царь остепенился, перестал быть резким в суждениях и поступках. Одни связывают это с повзрослением, другие-с женитьбой, третьи — с благотворным влиянием советников — Алексея Адашева и Сильвестра. И тем не менее мало кто решается идти встречу государю. Угрюмо выслушав нелестные слова о своих деяниях в отроческие годы великого князя, бояре обратились к нему с челобитьем, чтобы он их в том пожаловал, сердца на них не держал и опалы им не учинил, а они хотят служить ему прямо, без всякой хитрости, желать добра его делу и людям, как служили отцу его великому князю Василию Ивановичу и деду Ивану Васильевичу. И если дети боярские и крестьяне будут жаловаться на них и на их людей, государь бы их пожаловал, давая им и их людям с теми детьми боярскими и крестьянами свой суд праведный. И царь перед отцом своим митрополитом Макарием и священным собором бояр своих всех пожаловал с великим благочестием и усердием, говоря: «С нынешнего дня я сердца на вас за те дела не держу и опалы на вас ни на кого не положу, а вы бы вперёд так не поступали». После этого царь обратился с такой же речью к воеводам, княжатам, боярским детям и дворянам. Казалось бы, помирился государь со своими подданными, и делу конец. Ан нет — удумал собрать в Москве выборных сермяжных мужиков и перед ними держать речь. Не к добру это, ой не к добру!

Между тем выборные сгрудились возле Лобного места. Был воскресный день.

— Солнышко-то нонче как ярко светит! — произнёс иконописец Останя, обращаясь к другу Тимофею Андрееву; оба они были посланы на земский собор псковичами. — Что-то нам царь Иван Васильевич скажет?

— Зарекался ты к царю-батюшке в гости ходить, помнишь, чай, как твоя борода дымилась? — усмехнулся колокольных дел мастер.

— Зарекался я на наместников жаловаться, а тут народ доверие оказал, ради народа и умереть можно. Как было в Москву не поехать?

— Идут, кажись!

Из Фроловских ворот Кремля показалась процессия бояр и духовенства во главе с царём и митрополитом Макарием.

— Глянь, твой заказчик идёт, батюшка Сильвестр.

После великого пожара Останя был призван в Москву, где занимался росписью Чудова монастыря, поэтому хорошо запомнил благовещенского священноиерея, приставленного царём и митрополитом следить за работой иконописцев. Прошлым летом во Псков приезжал сын Сильвестра Анфим и попросил Тимофея Андреева, о котором Останя много добрых слов сказывал его отцу, слить колокол для звонницы Кирилло-Белозерского монастыря. Тимофей с сыновьями Матвеем и Кузьмой, а также с младшим братом Михаилом немало потрудились над заказом. Когда колокол опробовали, Анфим остался доволен.

Поднявшись на Лобное место, Макарий отслужил молебен, после которого вперёд вышел царь. Лицо его было взволнованным, глаза возбуждённо блестели.

— Молю тебя, святой владыка! Будь мне помощником и любви поборником. Знаю, что ты добрых дел и любви желатель. Ведаешь сам, что я после отца своего остался четырёх лет, после матери — осьми; родственники меня не берегли, а сильные мои бояре и вельможи обо мне не радели и самовластны были, сами себе саны и почести похитили моим именем и во многих корыстях, хищениях и обидах упражнялись. И в то время, когда они расхищали мои сокровища, я был точно нем и глух и по молодости и беспомощности своей не обличал их, а они властвовали. О бесчестные лихоимцы, злобные хищники и судьи неправедные! Какой теперь дадите нам ответ за те слёзы и кровь, которые пролились благодаря вашим деяниям? Я же чист от крови сей, ожидайте воздаяния своего!

«Не ты ли палил нам бороды, обливал горячим вином, велел нагими лечь на пол? — подумалось Тимофею, но он промолчал, боясь быть кем-нибудь услышанным, лишь искоса глянул на своего друга Останю. По щекам иконописца текли слёзы. — Воистину народ русский словно младенец: что царь ему ни скажет, всему верит. Ивану-то Васильевичу, видать, очень хочется очистить себя от ошибок молодости, все вины свалить на злодеев-бояр».

Между тем царь поклонился на все четыре стороны и продолжал: