Кудеяр

Владимир внимательно всмотрелся в лицо царя. Иные утверждают, что похож он на покойного батюшку Василия Ивановича, а иные бают, что он в род Овчинин удался — такой же плечистый да рукастый. Но старицкого князя мало занимают эти разговоры, для него Иван — государь исконный, ведь именно ему он обязан освобождением из нятства. Иные, может, и возразят, дескать, это дело князем Иваном Бельским да митрополитом Иоасафом удумано. Другие намекают: случись что с государем — в бою залётная стрела любого поразить может, — он, Владимир Старицкий, станет законным властителем великой Руси. Брат Ивана Юрий не в счёт — прост умом, к государственному делу не способен. Наследника же у Ивана до сих пор нет; родились две девицы, да обе скончались во младенчестве. Правда, Анастасия Романовна опять на сносях, да ведь никто не знает, кто родится — мальчонка или девица. Ну а коли Господь всё же пошлёт наследника, не уготована ли ему судьба родившихся ранее Анны и Марии? Те, кто помнит о двадцатилетнем бездетном браке великого князя Василия Ивановича с Соломонией, с сомнением покачивают головами: не ждёт ли такая же участь и царя Ивана с Анастасией? Потому уважение и почёт кажут они Старицкому князю. Да и молодые вельможи норовят подружиться с ним. Взять хоть Андрея Курбского — внука знатного боярина Михаила Васильевича Тучкова…

Владимир Андреевич на мгновение отвлёкся от созерцания царя, покосился направо. Почувствовав его взгляд, молодой статный воевода слегка улыбнулся, приветливо кивнул головой. В это время царь Иван Васильевич закончил свою речь. Владимир Андреевич смутился, но тут же решительно шагнул к краю помоста. Его звонкий голос взорвал тишину, установившуюся после одобрительных возгласов воинов, приветствовавших речь царя:

— Видим тебя, государь, твёрдым в истинном законе, за православие себя не щадящего и нас на то утверждающего, и потому должны мы все единодушно помереть с безбожными этими агарянами. Дерзай, царь, на дела, за которыми пришёл! Да сбудется на тебе Христово слово: всяк просяй приемлет и толкущему отверзнется.

Царь взглянул на образ Спаса Нерукотворного и громко, так, чтобы все слышали его голос, произнёс:

— Владыко! С твоим именем движемся!

И началась битва казанская.

Царь Иван Васильевич днём и ночью объезжал осаждённый город, выискивая наиболее слабые, уязвимые места. Осадные работы шли без остановок: ставились туры, поднимались на них пушки, а там, где нельзя было поставить туры, возводились тыны. Довольно скоро Казань со всех сторон была окружена русскими укреплениями.

Татары делали частые вылазки, отчаянно дрались с защитниками тур, но их всегда загоняли назад в город. Наибольшие неприятности доставляли русским неожиданные наскоки из леса татар, возглавляемых князем Япанчой. Сигналом для нападения служило появление большого знамени на самой высокой башне города. Одновременно с появлением конницы Япанчи открывались ворота города и его защитники бросались на русских. К тому же сильная буря на Волге разбила много судов со съестными припасами, поэтому еды для воинов было недостаточно, а непрерывные вылазки татар мешали осаждающим досыта поесть даже сухого хлеба. Царь немедленно послал за съестными запасами в Москву, Нижний Новгород и Свияжск, твёрдо намереваясь довести задуманное дело до конца, одолеть татар.

В городе от непрерывной пушечной пальбы погибло много людей, но казанцы продолжали яростно обороняться. Против Япанчи царь послал воевод Александра Борисовича Горбатого и Петра Семёновича Серебряного. В результате столкновения татарское войско потерпело сокрушительное поражение. Победители преследовали противника на протяжении пятнадцати вёрст. Триста пятьдесят полонянников они привели русскому царю.

Государь выбрал одного из них и послал с ним в Казань грамоту, в которой писал, чтобы казанцы били челом, а ежели не станут бить челом, то он велит умертвить всех пленных. Полонянников привязали к кольям и, подведя к стенам крепости, велели им умолять своих единоверцев сдать Казань христианскому царю, за что он обещает им живот и свободу. Однако осаждённые начали стрелять со стен в своих же с криками:

— Лучше увидим вас мёртвыми от рук наших бусурманских, нежели посекли бы вас гяуры необрезанные!

В Куприянов день[218], когда журавли собираются по болотам держать уговор, каким путём-дорогою лететь им на тёплые воды, царь, видя нежелание казанцев принять его волю, приказал Алексею Адашеву привести к нему розмысла — немца, прославившегося разрушением городов. Рыжеволосый голубоглазый розмысл почтительно склонился перед государем. Тут же были воеводы сторожевого полка Василий Серебряный и Семён Шереметев.

— Уже седмицу осаждаем мы Казань, а успеха пока нет. Скоро ли будет готов подкоп под город?

— Работы много, государь, лишь в конце сентября сможем мы закончить подкоп.

Царь досадливо скривился.

— Позови, Алексей, Камай-мурзу и русских полонянников.

Представ перед царём, полонянники со слезами на глазах опустились на колени.

— Избавитель наш милостивый! Без тебя сгинули бы мы в этом аду!