Кудеяр

Как у моей у государыни у маменька,
Она каждый день пекет мяконьки,
Она день не пекет и второй не пекет
Да два денёчка пропустит и опять не пекет,
Завела она коврижки —
На горшки покрышки,
В стену бросить — хлеб ломится,
Хлеб не ломится, стена колется.

Глаза у юного великого князя заблестели, он и сам готов весело запеть вместе со скоморохами.

— Ай как славно! — шепчет он.

А в скоморохов словно бес вселился, лихо отплясывают их ноги, заливаются бубенчики, нашитые на рогатые колпаки. Но вот они сорвались с места, и след их простыл.

Внимание москвичей переметнулось на процессию, поднимавшуюся от земской избы по направлению к Лобному месту. Впереди шёл измождённый, с изуродованным лицом, не старый ещё мужик. Его сопровождали стражники с бердышами в руках, палач и дьяк. Вид этих людей поразил Ваню. Он, словно зачарованный, не сводил глаз с палача, а когда процессия прошла мимо, последовал за нею, не обращая внимания на то, идёт ли следом за ним Андрей. На Лобное место поднялся дьяк и, развернув грамоту, стал громко читать:

— Сей разбойник Стёпка Шумилов совершил тягчайшее преступление — убил своего боярина Савлука Редкина, за что приговорён к смертной казни. Желаешь ли ты, Стёпка, просить прощения у народа?

Мужик, равнодушно выслушав приговор, при последних словах поднял голову и пристально всмотрелся в окруживших. Лобное место москвичей.

— Да… да я скажу людям… Слышите, люди: боярин Редкий ни с того ни с сего убил моего единственного сына Володьку… единственного. А я… я не стерпел обиды.

Народ сочувственно зашумел.

— Ты, злодей, прощения проси, не то скончаешься непрощенным.

— Простите меня, люди добрые, — Степан перекрестился и встал на колени.

— Бог простит, — послышалось в толпе.

— Голову преклони, — приказал дьяк.

Мужик положил голову на плаху. Палач, одетый в красную рубаху, шевельнул мускулистыми плечами, в прорезях маски проглянули белки глаз. Короткий взмах топора, и голова, словно срубленный кочан капусты, покатилась с Лобного места.

Ваня был потрясён увиденным. Ему до тошноты была противна эта казнь, лицо его побледнело, руки дрожали, но не было сил не смотреть на это отвратительное действо.

— Государь, пора нам во дворец, боюсь, как бы бояре тревогу не подняли.

Ваня нехотя пошёл следом за Андреем.

Возле великокняжеского дворца мальчики расстались. Проходя мимо кухни, Ваня уловил божественный запах и вспомнил, что с утра ничего не ел. Мальчик нерешительно остановился возле открытой двери. Можно ли ему, великому князю, являться на кухню?

В это время в дверь выглянула повариха Арина и, увидев Ваню, застыла как вкопанная. Лицо её побелело, руки задрожали.

— Господи, никак, сам государь пожаловал? — с ужасом прошептала она.

— Мне бы поесть чего-нибудь, голоден я, — переминаясь с ноги на ногу, произнёс мальчик.

— Голоден, говоришь? — просветлела лицом Арина. — Да что же они, окаянные, забыли великого князя накормить! Проходи, проходи, касатик мой ясный. Сейчас накормлю тебя, сиротинку.

Повариха смахнула фартуком со стола крошки, придвинула скамейку, усадила на неё Ваню. Подперев кулаком голову, с жалостью уставилась на него.

— Ест, как мой Ивашечка, когда оголодается, — всхлипнув, негромко проговорила она.

Ваня, однако, расслышал и вспомнил, что это, должно быть, повариха Арина, у которой не так давно малолетний сын куда-то запропастился.

— Нашёлся ли твой Ивашка? — отодвигая миску, спросил он.

Арину словно огнём опалило. Руки её вновь задрожали.

— Нашёлся, нашёлся, окаянный, куда он денется?

Лучше бы ему сгинуть, чем терпеть мне столь великие мучения, — Арина тяжело вздохнула и стала убирать со стола посуду.

Покидая кухню, мальчик с недоумением думал о страхах, пугающих взрослых. Почему у поварихи Арины дрожали руки?