Кудеяров дуб

За стеной грохнуло, и осколки оконных стекол посыпались в комнату. Несколько офицеров вскочили из-за стола, но остальные, взглянув на стоявшего неподвижно полковника, остались на местах. Старый гармонист продолжал спокойно и уверенно перебирать клавиши, растягивал и сжимал мехи своего инструмента. Молодой сбился с мотива и замолк.

Донесся гул еще одного разрыва, уже откуда-то издалека, и ему ответили несколько таких же далеких хлопков.

— Проказы мальчишек, — устало сказал Брянцеву опустившийся при последней ноте гимна на свой стул полковник. — Советские авиаторы иногда навещают нас по ночам. Мы не держим здесь значительной воздушной охраны. Нет смысла. Авиация врага слишком слаба, чтобы создать реальную угрозу.

— Сброшено две бомбы малого калибра, — доложил вернувшийся от телефона офицер. — Одна упала на соседнем дворе.

— Проказы мальчишек, — повторил полковник. Потом медленно допил свою рюмку и, почти прикрыв глаза тонкими желтыми веками, не оборачиваясь к Брянцеву, устало проговорил:

— Я думаю, что если бы этот гимн звучал бы теперь на вашей родине, то мы не слышали бы только что раздавшихся разрывов бомб. Две колоссальных войны, крушение двух крупнейших империй и, что еще важнее, двух сложившихся веками политических идеологий — это слишком много для одной человеческой жизни. Слишком много. Но я рад, что прослушал этот русский национальный гимн вместе с вами, с русским офицером, — добавил он, вставая и пожимая руку Брянцеву. — Очень рад. Уже время, господа, — повернулся он к офицерам, — доброй ночи.

Офицеры снова, как по команде, вскочили.

ГЛАВА 28

Вернувшись в дом бургомистра, Брянцев и там не нашел Мишки. Супруги Залесские не ложились, ожидая его за накрытым к ужину столом, но Брянцев отказался и ушел, уклонившись от разговоров, в отведенную ему комнату.

Спать не хотелось. Давно не слышанные им звуки русского гимна возбудили хаос дремавших или приглушенных в его душе чувств. Он пытался разобраться в этом хаосе, «налепить этикетки и расставить по полочкам», как говорила знавшая его эту черту Ольгунка, но не мог.

«Русский национальный гимн на немецкой гармошке, в немецком офицерском собрании. Разрывы русских бомб, сброшенных русским летчиком на русский город? Даже не парадокс, а просто нагромождение нелепостей. Две России? Два враждующих между собою русских народа? Бред! Часть не может стать целым, как и целое — частью самого себя. Бессмыслица! Психостения истории. Да где же, наконец, она, эта Россия, черт ее дери? Или вообще Existe-elle, la Russia, как выкликал в предсмертной тоске Степан Трофимович Верховенский? Так, что ли?»

Брянцев походил по комнате, выкурил одна за другой три сигареты, разделся, лег в постель, но не выключил света, словно темнота была ему страшна.

За дверью послышался шум, и в комнату, стараясь ступать потише, боком протиснулся Мишка.

— Не спите еще? И бургомистр не ложился. Вот хорошо. А я боялся, что стучать в дверь придется, и весь дом взбудоражу.

— Где вы пропадали? Мы вас по всему театру искали, — накинулся на Мишку Брянцев.

— Бургомистр говорил мне. Да, понимаете, такое дело получилось: сам не знаю как, — смущенно оправдывался студент, — меня прямо после доклада, с трибуны, наши ребята с собой к ним потащили…

— Какие еще «наши ребята»? Откуда они взялись? И куда это «к себе» вас потащили? — строго допрашивал Брянцев.

— Наши… Ну, значит, русские, свои ребята, хотя и в немецком обмундировании. А куда «к себе» — этого я и сам не знаю, — развел руками Мишка и плюхнулся на свой диван, так что пружины запели гитарами,

— Ну, от вас, очевидно, сегодня толку не добиться. Давайте спать.

— Почему это? Пьян я, что ли? — обиделся Мишка. — Очень даже можно толку добиться. Сейчас я вам все по порядку расскажу. Только отдышусь вот, а то уж очень торопился.

Значит, так. Подходят ко мне русские ребята, человека четыре, в немецкой форме, и прямо говорят: «Едем сейчас к нам, поговорить с тобой надо», хватают под руки и ведут.

— А вы даже и кто они не спросили?

— Какие там могли быть вопросы! Толкучка-то какая была? Я вам сказаться хотел, но вас так окружили, что и не пробиться. Ну, приехал я к ним на машине.

— Куда это «к ним»?

— Ну, в их часть, значит … Какая-то особенная, вроде разведки в тылах … Все в ней русские, даже командира Петром Ивановичем зовут, хотя он немец. Наши это, только с той стороны: из Германии, из Болгарии тоже.

— Эмигранты гражданской войны?

— Нет, эмигранты — старики, а эти молодые. Я их спросил: кто они? 0твечают: русские люди и смеются. Очень хорошие, совсем свои ребята.

— О чем же вы с ними говорили? — продолжал вопросы сам заинтересовавшийся этой встречей Брянцев.

— О многом, Всеволод Сергеевич, очень о многом. И вообще об России, и про наших студентов рассказывал, и про колхозы … Про все… Они, Всеволод Сергеевич, в некоторых случаях лучше нас разбираются и главное, вот … это вот… — запнулся Мишка и, не находя нужного слова, вертел растопыренными пятернями. — Душа в них наша русская чувствуется, вот что.

— Партия это, что ли, какая-то эмигрантская?