Кудеяров дуб

— Разве можно так спешно собраться? — беспомощно обмякла на своем кресле Елена Николаевна. — Завтра уже грузиться. Это ужасно. Так внезапно.

— Хорошенькое внезапно, — напустилась на нее Женя, — две недели по всему городу только об эвакуации и говорили!

— Ну… говорили… И только. А теперь? Так вдруг?

Котов и Вольский, уже в пальто и шапках, подошли к Ольге.

— Если я понадоблюсь Всеволоду Сергеевичу, то пусть вызовет меня в любой час, — своим обычным размеренным тоном сказал ей Котов. — Мы с Николаевной спать сегодня не будем.

Николаевной Котов называл свою мать, со всеми ласковую, приветливую, улыбчивую старушку, приносившую ему на работу, в редакцию, то замечательно вкусные пирожки, то румянистые, как она сама, и такие же пышные блинки.

— И ее с собой потянете? Трудно, пожалуй, ей будет, — сказала Ольга.

— Не трудней, чем другим. Во всяком случае, легче, чем меня одного отпустить. Ведь она только мной и живет, — ответил ей Котов и его бесстрастное, холодное лицо согрелось прихлынувшей к нему теплотой.

— Ну, а я просто высплюсь сегодня, как следует, — пожал руку Ольге Вольский. — Мои сборы коротки. А вот придется ли спать в эвакуационном вагоне — это вопрос. По опыту эвакуации из Ленинграда это знаю. Кстати, куда же мы едем?

Ольгунка развела руками.

— Всеволод до сих пор сам не знал об оставлении города. Вероятно, не знал даже и Шольте. Вы видели, что солдат принес ему какую-то бумагу? Думаю, что это был приказ.

— Мне самвсемех, да еще тесть-паралитик на придачу, куда ехать? — дергал за рукав печатника метранпаж. — А тебе, самодин, полный ход! Крути, Гаврила! Барахло в карман, паспорт на извозчика — и всё тут! А мне, как ни кинь, на риск итить надо, другого хода нет… А тебе какая нужда самому в петлю лезть?

— Расстаемся, значит? — грустно кивал головою печатник, наливая две стопки. — Ну, что ж, по такому случаю…

— Я с вами отсюда пойду, к вам, Ольга Алексеевна, собираться вам помогу, — взяла под руку Ольгу тихая Мария Васильевна.

— А сами вы? Ведь вы тоже поедете?

— Нет, Ольга Алексеевна, я останусь.

— Что вы, капелька моя дорогая! Неужели думаете, что советские церковь вашу в покое оставят? Коров ваших? Вас самих?

— Совсем я этого не думаю, — покачала головой «Капля молока», — церковь разгромят, а коров разбазарят. Я это знаю.

— Так зачем же, зачем? Шольте безусловно, даст вам путевку, Всеволод настоит на этом!

— Другая моя путевка, — прошептала на ухо Ольге маленькая женщина. — Моя путевка Богом мне выдана, людям служить в ней указано.

— Служить-то не придется. Загонят вас в конец и всё.

— Ну, что ж! А там разве людей нет? Там-то я и пригожусь. Нет уж, не уговаривайте, не тратьте на меня времени, Ольга Алексеевна, а лучше пойдемте вас собирать.

— Наши сборы недолгие, — отмахнулась Ольга, — мы со Всеволодом пролетарии. Раздва и готово.

— Тогда я Елене Николаевне помогу. У нее дети, а сама она знаете какая… Разве соберет их, как следует, в такую дорогу?

— Ну, так давайте простимся, как следует, — обняла Марью Васильевну Ольга.

— Рано еще, — высвободилась из ее объятий та. — Я на станцию вас провожать приду.

— А вы, Миша, едете или остаетесь? — тревожно спросила Ольга молчаливо стоявшего студента.

— Не знаю еще, Ольга Алексеевна. Как начальство прикажет. Да ведь доктор Шольте сказал же…

— У меня свое начальство, особое.

— Что вы там еще выдумываете? — рассердилась Ольга. — Какое там еще начальство?

— Самое главное: русское.

— Как там хотите, — махнула Ольгунка рукой, — сам не маленький! В солдаты таких, как вы, берут.

— То-то и дело, что в солдаты пора, твердо ответил Миша.

— Вы на меня не обижайтесь, Ольга Алексеевна, завтра я вам все начистую скажу. Ведь я вас, как родную мать, уважаю.

— Ваша песня оказалась пророческой, будущий атаман Платов, — крикнул от двери уже надевший пальто Пошел-Вон: — Тает, тает сизый дым, ты прощай, станица… — нарочито заунывным фальцетом пропел он и сделал ручкой, как крылышком.

Мишку как встряхнуло. Он избоченился и чувствовал, что вырос разом на целую голову:

Мы тебя не посрамим,
Будем лихо биться!

— пропел он в ответ полным голосом.

— Правильно! — рявкнул от стола Шершуков, совещавшийся там с печатником и метранпажем.

ГЛАВА 34

Первый день русского Рождества выдался ясный и солнечный. Слегка морозило, но ветра не было, и выпавший ночью снег лениво дремал лиловатыми пуховиками на ветвях деревьев. Накануне, поздно вернувшись от Шольте, Брянцев сказал Ольгунке:

— Собирайся не торопясь. Мы с тобой выедем на станцию не завтра, а послезавтра, ранним утром, затемно. Шольте обещал прислать машину. А отход нашего поезда назначен на восемь часов. Успеем. Но всем, кто будет приходить, говори, что не знаешь часа отправки. Пусть грузятся завтра днем, чтобы не создавать толкучки в последний момент. Помни это.

— Куда едем?

— Пока в Мелитополь, а потом, вероятно, в Крым. Шольте сам еще точно не знает маршрута.

— Дела у немцев действительно плохи? С Кавказа уходят?