Кудесник

– Ну об этом заботьтесь и думайте вы, графиня Лоренца! – рассмеялась Иоанна. – Мне лишь бы его доставить живым и сдать.

И Иоанна, закутывая ребенка, тормошила и переворачивала его резко, неумелыми руками и угловатыми движениями, как все женщины, никогда не обходившиеся с малютками. Ребенок стал пищать слабым болезненным голоском.

– Ну, кажется, пора?.. – сказал наконец Калиостро. – Обидно, однако, вместо двухсот тысяч, а то и более получить сто, а то и менее. Что вы, кстати сказать, сделаете, если графиня Зарубовская вас обманет?

Иоанна хотела отвечать, но в этот миг в слабо освещенной одной свечой горнице появился Джеральди и проговорил что-то, задыхаясь, своему барину.

Калиостро ахнул, схватил из рук Иоанны ребенка и бросился с ним в противоположный угол дома, где был его рабочий кабинет…

Не успела графиня Ламот спросить у перепуганной Лоренцы, что бормочет по-итальянски их Джеральди, как дверь из коридора растворилась тихо и в комнату вошли один за другим несколько военных… Это был офицер с вооруженной ружьями командой солдат.

– Я вас прошу не двигаться из комнаты ни на шаг, – произнес он, обращаясь к дамам вежливо, но не кланяясь. – Ни на шаг! Иначе вас свяжут…

Оставив караул около трепещущих женщин, две пары солдат, офицер с остальной командой двинулся в ту же сторону, куда убежал Калиостро. Через полчаса хозяин дома, граф Феникс, его жена и баронесса д'Имер были снова одни в квартире и снова свободны… Но ребенок был уже взят и увезен. Пока офицер обыскивал дом, внизу, в карете своей, ожидала исхода обыска взволнованная, бледная, плачущая от боязни и неизвестности сама графиня Софья Осиповна…

Теперь она с замиранием в сердце прислушивалась к лепету младенца и, не видя лица его, на этот раз чувствовала, знала не разумом, а всеми фибрами своего существа, что везет «своего» ребенка, а не чужого.

А граф Феникс и Иоанна сидели пораженные, раздавленные, молчаливые. На столе лежала казенная бумага с печатью, оставленная офицером.

Это был приказ полиции в 24 часа собраться и выехать из столицы, к тому же с условием в две недели времени и пути быть вне пределов русских.

– Но нам не на что ехать! – вымолвила наконец Иоанна. – У нас нет ни гроша.

– Я так и скажу… – отозвался Калиостро. – Нет, Лоренца… – обратился он к жене. – Собирайся тотчас к Потемкину и объясни все… Проси денег на путевые издержки. Ну а вы, графиня, возьмите у Самойлова.

– Он меня вчера оскорбил и выгнал от себя! – произнесла Иоанна глухо.

XXX

Весь вечер и до полуночи в доме Зарубовских было движение. Маленький графчик был жив и невредим, снова в своей опочивальне, и половина домочадцев ликовала по этому поводу. Другая половина с Макаром Ильичом во главе, большей частью пожилые люди и старики, ликовали не менее от известия, что изуверы Норичи покаялись в клевете, а графиня уже подала просьбу царице, прося за них и за себя прощения… Стало быть, сын покойных господ – графа Григория Алексеевича и Эмилии Яковлевны – снова признан за их барина. Всю ночь просидела Кондратьевна над изголовьем обожаемого ею Гришеньки и вздыхала:

– Как его итальянец уходил, родного… Чуть жив. Теперь в месяц не оправится. Наверное, не кормили ребенка или кормили своей какой дрянью. Вот и извели!

Софья Осиповна несколько раз за ночь вставала и приходила поглядеть на Гришу… Ребенок смущал ее своей хилостью и бледностью и слабым голосом. Так ли он кричал прежде, когда его только тронешь или даже только слово скажешь! Наутро графиня побывала у мужа и, не объясняя ничего, объявила, что так как мальчику гораздо лучше, то она принесет его. Граф очень обрадовался. Лицо его засияло.

– Слава Богу! Шутка ли, сколько времени я его не видал. Давай! Давай!..

Около полудня Софья Осиповна собралась нести ребенка к мужу и заметила, что он спокойнее и тише… Ей казалось, что Гриша смотрит лучше… Так умно, серьезно… Только чуть-чуть будто тоскливо… Кондратьевна, напротив, предпочитала его «воевательства» этому спокойствию и этим «нехорошим» глазам.

Когда ребенка принесли к графу, он протянул к нему ручки, а граф прослезился… Тотчас устроили две подушки на кресле, придвинутом поближе к графу, и усадили Гришу как в футляр…

Ребенок тяжело дышал и странно глядел куда-то в пространство, будто не видя никого и ничего…

– Мамушка… Да ему будто хуже? – вымолвила графиня стоящей на коленях у кресла Кондратьевне…

– Гри-ша! А Гри-ша! – ласковым, но дряблым голосом восклицал старый граф, усмехаясь и заигрывая с сынишкой. – Чего букой глядишь! Не признаешь. Забыл, что ли, отца, разбойник…

– Графинюшка… Графинюшка… – вдруг забормотала Кондратьевна, нагибаясь и приглядываясь ближе к ребенку.

– Что ты?! – вскрикнула графиня от странного голоса мамки. Что с тобой…

– Графинюшка… Графинюшка… – чуть слышно повторяла Кондратьевна, будто не сознавая даже, какое слово произносит. – Матерь Божья, заступи! – вдруг всхлипнула она.

– Да что же? Что? – дрогнувшим голосом отозвалась Софья Осиповна и тоже опустилась на колени около кресла, где сидел ребенок на подушках с осунувшимся лицом и с повиснувшей набок головкой…