Кудыкины горы

Но зато есть сила духа,

Сила мысли, доброта.

За мужской мой крепкий стержень

все девчонки без ума!

У кого-то много денег

и сплошная годнота.

А у латыша –

лишь хуй да душа!

Итальянец весь в шелках,

и цыган весь в соболях,

а у латыша вещи –

лишь хер да клещи!

Мёрзнут уши, мёрзнет нос,

мёрзнут лапы, мерзнет хвост.

От сатори до сатори

жизнь крутая, сука, стори!

Вы держитесь там бодрей,

не скучайте малыши.

И удачи вам скорей –

Спокойной ночи, латыши!

У кого-то много денег,

у кого-то ни шиша.

А у латыша –

лишь хуй да душа!

Счастливцев-Несчастливцев

СЧАСТЛИВЦЕВ:

Движенье, словно вера, затягивает глубже,

барьеры – не барьеры, а просто лужи.

На том конце дороги, которую проходишь,

игра, в которой – ты водишь!

НЕСЧАСТЛИВЦЕВ:

Сосуд моей души в плачевном состоянии,

невиданных затрат мне стоит оправдание.

Печальный образ мысли, кошмарные желания.

Вдохнуть и переждать – предельные мечтания!

Вдвоём молчать

В ветвях сомкнулись лип аллеи,

сидели рядом мы вдвоем.

В пруду у парка лилии белели,

и мы болтали молча обо всем.

Кидали с кручи в воду камни, ветки.

Круги, волнами расходясь,

являли миру все расцветки,

на солнце гребнями искрясь.

На гравий тень легла у входа,

я кинул взгляд, поворотясь.

Но тень исчезла вдруг внезапно,

как-будто бы чего-нибудь боясь.

К тебе я тут же обернулся,

чтоб, наконец, хоть что-нибудь сказать,

но на скамейке было пусто –

ушла, и дальше я решил молчать.

Слышу голос

Слышу голос из прекрасного далёка:

он бормочет, причитает и скулит.

Голос явно чем-то сильно не доволен

и проклятий гневных мне сулит.

Я растерян и в недоумении,

и ни как я толком не пойму:

что же я такого сделал

или, может, сделаю ему?

Ночь, улица, фонарь, в стёкле витрины

В тяжёлом забытье сомкнулись веки,

я за прилавком в глубине пустой аптеки.

Ночь, улица, фонарь: в стекле витрины

застыл сюжет предсказанной картины.

Вот ийдет на мольбен

Вот ийдет на мольбен Отец святой,

вот он колышет бородой,

вот дверь открыл и в храм вступает

широкой поступью прямой.

Святит предметы и паству,

потупя взор, все расступаясь,

освобождают путь ему.

Тихонько с краю я стою.

Дух затая, на лик взираю

и с кисти влагу принимаю,

благую весть в себе таю,

тихонько сам себе шепчу:

«Дай бог, чтоб всё было, как надо,

чтоб стихла бедствий канонада,

чтобы любви не стало меньше,

дай бог мне быть, как Валдис Пельше –

красивым, стройным, знаменитым»…

Ответил голос: «Да иди ты!

Лентяям я не подаю,

а будешь клянчить – прокляну!».

Я в изумлении застыл:

со мною кто заговорил?

В бреду ль послышался мне глас?

Перекрестившись тот же час,

я потихоньку храм покинул,

на паперть встал и душу вынул.

Вечером как-то собрался в кино

Вечером как-то

собрался в кино.

Ехать не близко –

спустился в метро.

«No Pasaran!» –

прохрипел турникет.

Выплюнул злобно

мой мятый билет.

Старушка очнулась вдруг

в будке своей.

Погоны мелькнули

возле дверей.

Сгустилась вдруг тьма,

поползла из щелей,

замерли люди

у кассы и в ней.

Я осторожно

сквозь страх обернулся:

– Граждане, братцы…

я всем улыбнулся.

Били не долго,

успел я в кино.

Нынче гуманные

люди в метро.

Зюмин, Жманский и Щипков

Зюмин, Жманский и Щипков

не выносят мудаков.

Лукоморов и Дубков

ненавидят всех лохов.

Ступин, Колов и Мордастов

злость таят на педерастов.

Сдобин, Пыркин и Кайманов

держат зуб на наркоманов.

Забугров, Дармян и Коликов

в бешенстве от алкоголиков.

Скопин, Вырвов и Будков

злы, вообще, на всех козлов.

Ночь, вокзал, вхожу в вагон

Ночь, вокзал, вхожу в вагон,

тронулись, поплыл перрон.

Предъявил тебе билет:

ехать долго, цели нет.

Ты спросила: где сойду?

Станцию не назову.

Мне сказали: путь прямой,

выдали мне проездной.

Я не герой романа своего

Я не герой романа своего,

не эпилог в конце его.

Я не эпиграф и не абзац,

в цветной обложке не я эрзац.

И переплёт тугой – не я,

и мерность слога в нём не моя.

Я не пролог и не строка,

и здесь сюжет – не я, не я!

В зале тёмном и пустом

В зале тёмном и пустом смолкли звуки,

гардероб всех отпустил на поруки.

Двери скрипнув, всех с тоской проводили,

коридоры и буфет загрустили.

Разбрелись, покинув сцену, актёры.

Погасили рампу монтёры.

Пол дощатый, вздохнув, отдыхает.

Кто-то в ложе за ним наблюдает.

Кто-то в зале тёмном остался!

Для него спектакль продолжался:

вот Ромео с Джульетой очнулись,

сели на пол, кругом оглянулись.

Не желаю ставить точку на этом,

я спасу их своим куплетом.

Поднимайтесь, друзья, скорее!

От Шекспира бегите быстрее.

Ласкает солнце ветки

Ласкает солнце ветки,

на ветках ни листа.

На тротуарах метки

оставила вода.

По лужам бродят тени,

над парком тишина.

Ковром укрылась жёлтым

площадка у пруда.

Внизу под веткой голой

скамейки у моста.

И ветер так торопит

уехать навсегда.

Актриса и Барсук

Барсук…

Повесил фрак на сук,

на спинку Барсука

актриса повесила блузку,

стряхнула трусы, разложила закуску.

Махнули по маленькой несколько раз,

и блядством ужасным занялись тотчас.

Бонжур ля осень

Да здраствует печаль листа осеннего,

я знаю – вновь пруды покроет ил.