Кукареку. Мистические рассказы

Ну а что Хаим-Носн? Уложил раз как-то в мешок молитвенные свои причиндалы, белья немного, караваец хлеба – и ушел из дому. Соседи на улице встречают его: куда, мол, реб Хаим-Носн?

– А куда глаза глядят.

Прибежали к Тайбэлэ в лавку: муж уходит! – но догонять поздно было, он уже на пароме через реку на ту сторону перебрался, а потом, как дознались, подводу до Люблина подрядил. Тайбэлэ не мешкая наняла, конечно, шэлиэха[86], тот как будто и вправду на розыск пустился, но обратно уже ни муж, ни искалец не вернулись. Осталась Тайбэлэ в свои тридцать два года агуной – ни жена, ни вдова, ни опять замуж выйти.

Надеяться больше не на что было, отнял Бог у нее и детей, и супруга, обрек на одиночество, дом да лавка – все заботы и радости. Люди сочувствовали и жалели ее, потому что была она женщина тихая, добросердая и подробно честна. И за что ж ей кары такие от Господа, воистину: пути Его неисповедимы.

Приятельствовала наша Тайбэлэ с некоторыми из сверстниц своих, со времен еще девичьих. Ну, днем, известно, те всё по хозяйству, а по вечерам, случалось, собирались товарки у Тайбэлэ – так, посидеть. Летом перед домом на лавке рассаживались, рассядутся – и пошли речи с печи, небыль, случаи страшные, сказки.

В один летний вечер безлунный такой, когда в городе тьма как в Мицраиме, пересказывала Тайбэлэ жуткую подругам историю, из книги сказок, купленной у книгоноши. Про еврейскую девушку, которую бес силой заставил с ним жить как жена с мужем. Все подробности, мелочи помнила Тайбэлэ, и такой на бабенок ужас напал, что хватали друг дружку за руки, вслух отплевывались и тем смехом смеялись, что не от веселья, а от страха изнутри поднимается. Одна женка спросила:

– Что ж она, прогнать его не могла? А камея была у нее?

– Так не всякому ж бесу камея страшна, – отвечала ей Тайбэлэ.

– Ну съездила б к балшему какому, чудеснику!

– Застращал ее бес: если, мол, скажешь кому – удушу!

– Жуть какая… А мне же одной сейчас домой возвращаться…

– Ладно, я провожу тебя, – подала голос третья.

А в это время проходил в темноте мимо них Эльхонон, бедный белфер, мечтавший стать шутом-бадхэном. Он лет пять уж как вдовствовал, имел репутацию человека легкомысленного, да что там, настоящего шута, скомороха, той еще штучки! Ходил он всегда шагом тихим, точно крался, а почему? – а потому, что каблуки на ботинках у него совсем стерлись и ступал он на голые пятки. Проходя близко и услышав голос Тайбэлэ, он остановился, да так и стоял в темноте, не пошевелившись: тьма была такой гущины, а бабенки так перепуганы, чуть не в обмороке, что ни одна из них, хоть и смотрели в упор, его не заметила. Эльхонон этот был тип, как сказано было, распущенный, вечно насчет женщин алчущий, настоящий – чтобы выразиться приличней – мандолинист, к тому же любил всякий розыгрыш и проделку, такое мог выкинуть! И тут же, пока столбом стоял в темноте, возник в голове его план – дерзновенный и сладкий!

Подождав, пока все разойдутся, Эльхонон пробрался во двор и застыл под деревом. Когда Тайбэлэ – а он видел ее в окне спаленки, – когда Тайбэлэ легла в кровать и задула лампу, он проник в дом. Двери были незаперты: про воров в тех местах не слыхивали. Снял в сенях лапсердак и штаны и остался в чем мать родила. На цыпочках он приблизился к Тайбэлэ – а та уже засыпала и вдруг видит чей-то в темноте силуэт, контур голой фигуры. И даже закричать от ужаса не может.

– Кто это? – спрашивает сдавленным голосом, а он так спокойно ей говорит:

– Ты, Тайбэлэ, только не кричи смотри. Закричишь – тебе и конец, на месте прибью. Я – бес Хурмиза, я многое мог бы открыть тебе про дожди, град и морок, про диких зверей и чудовищ. Я – тот самый Злой Дух, совративший невинную деву, о которой ты намедни рассказывала, да так красиво, знаешь, рассказывала, что я уши из бездны своей навострил и, слыша твой голос, тело твое возжелал. А ты постарайся мне не противиться, ибо тех, кто отказывается исполнять мою волю, я уволакиваю за хорэ-хойшех, за темные горы, на вершину Сеир, в пустыню, где не ступает нога человека и скот не пасется, где земля – железо, а небо – медь, где жертву свою я бросаю в язвящие тернии, в огонь, где гореть ей среди скорпионов и пиперностеров, покуда каждая косточка в ней не перемелется и не исчезнет она в том гниенье, под землею, в Гехэнэме. И напротив: меня ублажишь – об счастье, считай, спотыкнулась, во всем тебе стану споспешествовать, куда б ни пошла и в какую сторону ни повернулась…

Как сквозь обморок слышит Тайбэлэ эти слова. Сердце в груди встрепетнулось и замерло, все, умерла, думает Тайбэлэ. Потом с силами кой-как собралась и пролепетала:

– Чего ты от меня хочешь? Я замужняя женщина.