Кухня: Лекции господина Пуфа, доктора энциклопедии и других наук о кухонном искусстве

Король сердился и бранил своих кухмистеров, говоря, что они, верно, ленятся мешать не переставаючии не вовремя составляют с огня, — а кухмистеры отвечали, что, верно, у колдуньи такой заговор был, которого они не знают; послали отыскивать колдунью, но ее уж и след простыл.

Между тем записка о луковом супе сохранилась; не знаю, как она досталась знаменитому Апперу, который по ней делал опыты, и всегда удачно, — что и вам советую.

Только не забывайте, что отнюдь не должно заменять в этом супе простую воду бульоном — каким бы то ни было; суп потеряет всю свою тонкость. Хлеб можно употреблять и белый, и черный.

Какое же нравоучение этой сказки — спросите вы? Есть нравоучение, милостивые государи, и очень важное: «На кухне, как во всякой вещи, — главное дело в хорошей стряпне», или, применяясь к моим любимым стихам Буало в переводе графа Хвостова, мы можем сказать:

И корки, лук — простые все созданья
Нам могут нравиться в науке

кухнознанья!

Лекция 47

Письмо доктору Пуфу от казака Луганского

К нынешней лекции я приготовил для вас, милостивые государи, нечто весьма утешительное. Мои поучения обратили на себя особенное внимание нашего знаменитого литератора, казака Луганского, и он счел нужным отнестись ко мне по сему предмету письменно. Я уже имел честь извещать вас, что мы сему замечательному писателю обязаны сохранением глубокого кухнологического мифа о похлебке из деревянного гвоздя, которого нравственно-кухонное значение я объяснил в подробности. Из письма казака Луганского я усматриваю в нем решительное направление к высшим тайнам кухнологии, тем более замечательное, что оно скрывается под юмористическою формою.

В будущую лекцию я сообщу вам, милостивые государи, мои исследования по предмету этого письма; на сей раз ограничусь замечанием, что в нем скрывается кухнологический миф высшего значения, недоступный профанам, но который для меня, доктора Пуфа, совершенно понятен.

Письмо к доктору Пуфу от казака Луганского

Милостивец наш и кормилец, господин штаб-лекарь Пуф!

Имени и отчества вашего не имею честь знать, а осведомиться нельзя — или осведомиться можно, по пословице: запрос в карман не лезет, да никак узнать нельзя, потому что изволите содержать почет свой в тайне. Притом же полагать должно, что ваша милость из немцев; а у немцев, сказывают, отцы есть, да отчества нет: что делать.

Вы пожаловали помянуть нашего брата мимоходом в «Литературной газете», поучая, како и како надлежит доспеть обед, и помянули, что много-де у казака Луганского в россказнях его стряпни кухонной либо столовой. Такой помин — все равно что раскланяться с человеком, отдать почтение; а посему и следует, сняв шляпу, поклониться. Исполать же тебе, немцу, за науку и за добрый помин.

Не припомню я что-то сгоряча, где и когда поучал приспешному художеству — а рад душой, коли так изволили вычитать. Поди ты! Голодной куме хлеб на уме; хоть ты оглоблю теши, а ей, чай, каждая щепка мерещится лепешкой. Стало быть, и мы что-нибудь да стоим; есть толк и в нас, толк всякого разбора. Вот, например, хоть Емеля дурачок мой [112]про лук, квас и толокно толкует; и таких поваренков, правда, может статься, найдется у нас полтретья-десятка с походцем. Просим милости, чем Бог послал. Коли не зазорно будет немецкой чести вашей, так не пожалуете ли затертого толокна у Емели отведать в субботу, после бани; об эту пору и руки обмыты у него, хоть и пригоршней загребать, да насыплет, нужды нет.

Есть у меня и еще повар, почище Емели будет: денщик Корней Горюнов [113]. Щи, кашу, а под нужду и пирог состряпает; за вкус не берусь, а горяченько да мокренько будет. Но правду сказать, он, как служивый и походный человек, больше понаторел есть, чем стряпать; а холодное все-таки поудачнее горячего готовит: окрошку на квасу, тюрю на воде, даже первый сорт тюри, которую зовут — не при вас будь сказано — чертом [114], и болтушку постную сворочает разом.

Из женского полу никак одним-одна только повариха у меня прилучилась, из села Помелова, из деревни Вениковой, печет осиновые пироги с можжевельничком; посадит два, а вынет один, да и тот корова не ест. Она-то и похвалилась, когда мужа посылала украсть пшеничной мучицы, что небось-де никто не узнает: я такой спеку, что хуже ржаного будет.