Кукла

В конце концов его скорбная мысль склонилась к тому, что он жил как животное, которым руководят стадные инстинкты. Мысль напряглась еще немного и, независимо от философа Герберта Маркузе, выдвинула термин «ложные потребности», которые им управляли все эти бесцельно прожитые и неосмысленные годы. И эти самые ложные потребности ему, как и сотням миллионам так называемых «массовых людей», вдолбили в голову — реклама, СМИ, политики, мир шоу-бизнеса, фэшн-индустрия, транснациональные компании и хрен знает что еще!

Вдолбили в голову!

Вдолбили в голову тотальную программу!

И он жил, как робот, как компьютер, как заводная кукла!

Он больше не будет так жить! Он очистит свои мозги…

И будет свободным!

Свободным человеком, а не машиной!

* * *

Вполне понятно, что этот острый приступ самобичевания случился не на пустом месте. Его причиной стала Линда, кукла Линда, которая чем дальше, тем больше становилась Максиму небезразлична. Он все сильнее к ней привязывался и подозревал, что вскоре его отношение к ней можно будет назвать глупым словом «любовь». Да, именно любовь к кукле и возвысит его над стадом бессмысленных людей, способных жить навязанными им чувствами, суррогатом чувств.

В конце концов, какая разница, как устроена Линда! Ему абсолютно по барабану, что у нее внутри. Главное, что она производит впечатление мыслящего существа. Именно так! Еще в горкоме, чтобы вконец не отупеть от насаждавшегося идеологического идиотизма, он тайком почитывал «неправильную литературу» — китайских философов, и прежде всего, конечно же, Лао-Цзы, греческих идеалистов, немецких солипсистов. И сейчас, в роковой момент своей жизни, который называется кризисом среднего возраста, все это «тайное» знание всплыло со дна памяти мутной взвесью.

И эта муть закрыла от Максима весь окружающий мир. Ничего, кроме его «Я», не существовало. Все остальное было лишь плодом сознания Максима. И в этом смысле Линда ничем не отличалась от шести миллиардов так называемых людей, которые существовали на том же самом основании: погаснет его сознание, и все исчезнет. Как, например, на экране выключенного телевизора.

И значит, Линда достойна любви, потому что является частью Максима, плодом его воображения.

Тем более что с ней интересно. Она, пожалуй, даже трогательна и, уж конечно, более человечна, чем все те, кого он встречал за свою долгую и беспутную жизнь. Да, раньше он думал, что она — кукла, машина. А теперь будет думать, что она самое совершенное существо на свете, изменив тем самым не только ее статус, но и подлинную сущность. Она была одним плодом его сознания — теперь станет совсем другим.

Да, Максиму импонировало то, как Линда в последнее время «повзрослела». Это уже не прежняя кукла, которая ничего, кроме секса и домашних дел, не знала и не умела. Было очевидно, что она изо всех сил стремится вырваться за пределы заложенной в нее программы. Она хочет стать человеком, и плевать, каковы истинные мотивы этого стремления, пусть даже обретение свободы. Все, происходившее с ней, было прекрасно. Она уже не вещь, купленная за миллион долларов, а свободная душа, которая и разлюбить может. Может и совсем уйти в поисках обновления. И это создает ощущение счастья, случайного и хрупкого. Поскольку счастье может быть только случайным и хрупким.

Закономерной и абсолютной может быть только смерть…

И Линде надо помочь обрести уверенность в себе. Он это должен сделать непременно. Но как?.. Да очень просто. Она должна поверить в то, что женщины, любые женщины, ей в подметки не годятся. И не только в сексуальном отношении, но и во всех прочих — в интеллектуальном и в душевном. Да, в душевном, поскольку если в бабах когда-то и была душа, то это, во-первых, было очень давно, а, во-вторых, неправда.

В общем, Максим бредил. Создавалось ощущение, что он подцепил глюконатический вирус, присланный удаленным Дьяволом в аттачменте под видом безобидного джейпеговского файла.

* * *

Для того чтобы Линда обрела уверенность в своем превосходстве, необходима была жертва. Ею стала Регина, жена старинного друга Максима — большая умница, китаистка, семь лет назад защитившая докторскую диссертацию. Максим пригласил ничего не подозревавшую семейную чету на званый ужин при свечах. И чета приехала в загородный дом Максима в надежде потрахаться ночью в «чужом сарае», что, как известно, освежает притуплённую супружескую чувственность.

Андрей, давний приятель Максима, был одет почти буднично: вместо полагавшегося в таких случаях костюма на нем были не знавшие утюга мягкие серые брюки и пуловер, под которым, к счастью, была не футболка, а рубашка вполне пристойной свежести. О галстуке речи не было. Но это было отнюдь не хамство и не демонстрация презрения к хозяину, заработавшему свое внушительное состояние вполне новорусскими методами.