Кукла

- Запонки, булавки, кошельки... хорошо... Перчатки, веера, галстуки... Порядок... Трости, зонты, саквояжи... А тут альбомы, несессерчики... Голубой вчера продали, ясное дело! Подсвечники, чернильницы, пресс-папье... Фарфор... Хотел бы я знать, зачем повернули эту вазу? Конечно... нет, не треснула... Куклы с волосами, театр, карусель... Завтра же надо будет выставить в витрине карусель, а то фонтан уже примелькался... Пустяки! Скоро восемь... Готов пари держать, что первым явится Клейн, а последним Мрачевский. Ясное дело!.. Познакомился с какой-то гувернанткой и уже успел купить ей несессерчик в кредит и со скидкой... Ясное дело... Лишь бы не начал покупать без скидки да на чужой счет...

Так бормоча, Жецкий ходил по магазину, сутулясь и засунув руки в карманы, а за ним ходил его пудель. Время от времени он останавливался и осматривал какую-нибудь вещь, тогда пес присаживался на полу и скреб задней лапой свои густые лохмы, а выставленные рядами куклы, маленькие, средние и большие, брюнетки и блондинки, глядели на них из шкафа мертвыми глазами.

Заскрипела входная дверь, и показался Клейн, тщедушный приказчик с грустной улыбкой на посиневших губах.

- Ну вот, я так и знал, что вы явитесь первым. Добрый день! - сказал пан Игнаций. - Павел! Гаси свет и открывай магазин.

Слуга вбежал тяжелой рысью и завернул газ. Минуту спустя раздался скрежет засовов, лязг болтов, и в магазин вторгся день - единственный посетитель, который никогда не подводит купца. Жецкий уселся за конторку у окна, Клейн занял свое место возле фарфора.

- Что, хозяин еще не возвращается, не получали вы письма? - спросил Клейн.

- Я жду его в середине марта, самое позднее через месяц.

- Если его не задержит новая война.

- Стась... - начал Жецкий и тут же поправился: - Пан Вокульский пишет мне, что войны не будет.

- Однако же ценные бумаги падают, а сегодня я читал, что английский флот вошел в Дарданеллы.

- Это ничего не значит, войны не будет. Впрочем, - вздохнул пан Игнаций, - какое нам дело до войны, в которой не будет участвовать Бонапарт!

- Ну, песенка Бонапартов спета.

- В самом деле?.. - иронически усмехнулся пан Игнаций. - А ради кого же это Мак-Магон и Дюкро готовили переворот в январе?.. Поверьте мне, Клейн, бонапартизм - это могучая сила!

- Есть еще сила побольше.

- Какая? - вознегодовал пан Игнаций. - Уж не Гамбеттова ли республика? Или Бисмарк?

- Социализм, - шепнул тщедушный приказчик, укрываясь за горкой фарфора.

Пан Игнаций укрепил на носу пенсне и привстал с кресла, словно собираясь одним ударом сокрушить новую теорию, противоречившую его воззрениям, но намерению его помешал приход второго приказчика, с бородкой.

- А, мое почтение, пан Лисецкий! - обратился он к вновь прибывшему. Холодно сегодня, не правда ли? Который это час на улице? А то мои часы, кажется, спешат. Ведь еще нет четверти девятого?

- Ах, как остроумно!.. Ваши часы всегда спешат по утрам и отстают вечером, - едко возразил Лисецкий, вытирая заиндевевшие усы.

- Держу пари, что вы вчера играли в преферанс.

- Само собою. А вы как думаете - круглые сутки развлекать меня видом вашей галантереи и ваших седых волос?

- Ну, сударь мой, я уж предпочитаю проседь, нежели плешь, - обиделся пан Игнаций.

- Остроумно!.. - прошипел Лисецкий. - Моя плешь, если кто ее и разглядит, - плод печальной наследственности, а вот ваша седина и брюзгливый характер - плоды преклонного возраста, который я готов, конечно, всячески уважать...

В магазин вошла первая покупательница в салопе и шали и потребовала медную плевательницу. Пан Игнаций очень низко ей поклонился и предложил стул, а Лисецкий исчез за шкафами и, вскоре вернувшись, протянул посетительнице требуемую вещь исполненным достоинства жестом, затем написал цену плевательницы на квитанции, через плечо подал ее Жецкому и удалился за полки с видом банкира, который пожертвовал на благотворительные цели несколько тысяч рублей.

Спор о плеши и седине остался неразрешенным.

Только к девяти в магазин вошел, вернее влетел, Мрачевский, великолепный блондин лет двадцати трех: глаза - как звезды, губы - как вишни, усики - как смертоносные кинжалы. Он вбежал, за ним неслась волна благовония.

- Честное слово, уже, наверное, половина десятого! Я ветрогон, я шалопай, ну, наконец, я мерзавец, - но что поделаешь, если мать заболела и мне пришлось бежать за доктором. Я был у шести...

- Не у тех ли, которым вы дарите несессеры? - спросил Лисецкий.

- Несессеры? Нет. Наш доктор не взял бы даже булавки. Почтеннейший человек... Не правда ли, пан Жецкий, уже половина десятого? У меня остановились часы.

- Скоро де-вять, - отчеканил пан Игнаций.

- Только девять? Ну, кто бы мог подумать! А я собирался прийти сегодня в магазин первым, раньше Клейна...

- Чтобы уйти еще до восьми, - ввернул Лисецкий. Мрачевский устремил на него голубые глаза с видом величайшего изумления.

- Откуда вы знаете? - воскликнул он. - Ну, честное слово! У этого человека дар ясновидения! Как раз сегодня, честное слово... мне необходимо быть в городе около семи, хотя бы мне грозила смерть, хотя бы... меня уволили...