Кукла на троне

Он был непримечательным священником какой-то церкви, пока случай не свел его с леди Аланис. Обычно откровенная с Ионой, Аланис темнила на счет Давида, не выдавала обстоятельств знакомства. Однако было ясно: она полностью доверяет священнику. Это служило отменной рекомендацией: герцогиня Альмера полностью доверяет кому-либо, а тем более – низкородному!..

Эрвин же так представил сестре отца Давида:

– Иона, этот человек – воплощение нашей с тобою детской мечты. Веришь: он – брат тайного монашеского ордена! Проник в расположение моей армии и успешно втерся ко мне в доверие, чтобы выполнить ужасно секретную миссию. Я не смог вытянуть из него ни слова правды, но подозреваю: отец Давид и его орден заняты спасением мира.

Ирония и тон Эрвина говорили, что он уважает Давида как очень умного человека. Что снова-таки было исключительным случаем: считанных людей Эрвин признавал ровней себе по уму.

Иона полюбила беседовать с отцом Давидом: он излучал покой и уверенность, которых теперь так не хватало. Она расспрашивала – уж конечно! – о тайном ордене, отец Давид отвечал с восхитительной фантазией и тончайшим юмором. О несуществующем этом ордене выдумывал такие сочные подробности, что Иона будто видела все своими глазами.

Говорила с ним и на светские темы, отец Давид отвечал охотно и метко, но Иона чувствовала, что он – глубже светских тем. А однажды повела речь об интерьере – спросила мнение о «Слезах Эмилии» среди гранитных блоков. Отец Давид помедлил и сказал слегка невпопад:

– Я понимаю вас, миледи.

– Это сомнительно, святой отец, ведь я и сама не вполне понимаю. Контраст хрупкой печали с суровой силой столь же изящен, сколь и безысходен. Всем по нраву моя задумка, я же усомнилась: стоит ли воспевать красоту безысходности? Она слишком горька, если вчувствоваться…

– Миледи, мой грубый вкус не различает тонких оттенков. Я понимаю вас не в частности, а в общем. Вы вдумываетесь в мелкие нюансы дела, чтобы не видеть его целиком, ибо цельная картина может вас расстроить. Лишь это я и способен понять.

– Какова же цельная картина, отче?..

– Контраст, миледи. Суровая сила против хрупкого изящества.

Он заставил Иону нахмуриться, ища скрытый подстрочный смысл.

– Дворец – островок изящества, а голод и бедность – суровая сила, властвующая над страною?

– Вам делает честь, миледи, что вы понимаете это.

Иона выдала ответом больше горечи, чем хотела:

– Мне кажется, лишь я одна это понимаю.

– А вот и красота безысходности. Недаром вы о ней заговорили.

– Что мне делать, отче?

– Вы спрашиваете совета, миледи?

– Боюсь, что да.

– Тогда я должен уточнить: что вам делать – с чем?

А действительно – с чем?.. С кем?.. С невыносимой праздностью двора; с голодом; с крестьянским бунтом; с братом?.. С чем из этого, в сущности, я могу хоть что-либо сделать?

– С собою.

– В таком случае у вас есть лучший советчик, чем я. Слушайте своего сердца, миледи.

– Я и слушала его, покидая Уэймар. То оказалось ошибкой.

– Ошибкой ли, миледи?..

– Я должна была остаться.

– Вопрос не долга, миледи, а смысла. В вашем приезде сюда определенно есть смысл. Просто вы его пока не нашли.

Она хотела оспорить слова священника: есть ли смысл в моем приезде, нет ли – не о том речь. Я спрашивала о смысле в действиях брата, а не собственных. И вдруг вспыхнула огоньком догадка: не потому ли так ищу смысла в поступках Эрвина, что в моих его нет? Не потому ли жду от него справедливости и дальновидности, что мне их не хватает? Все мои упреки в адрес брата – попытка ли восполнить чужими достоинствами свои изъяны? Мне ли винить Эрвина в самолюбии, праздности, высокомерии? Я ли не кладезь этих пороков?!

* * *

Многие сравнивают смерть с порогом. Люди думают, она – нечто однозначное, твердое, граненое. Легко понять, где еще не смерть, а где – уже она. Легко отличить живого от покойника. Легко перескочить за грань: удар клинка, спуск тетивы, шаг с обрыва – дело единой секунды. Люди полагают, есть четкая черта между смертью и жизнью. Как же они ошибаются!..