Кукла на троне

Ничего, похожего на тропинку, он не видел. Все заливало молоко, из которого выхватывались жуткие силуэты деревьев. Стволы. Сплетенья веток. Он слышал топот дедова коня и, вроде, различал его в тумане. Старался направлять свою лошадь следом, но мучительно отставал. Дед петлял, огибал невидимые в дымке преграды. Марк не успевал поворачивать – тьма, не успевал даже различать препятствия! Все, что мог, – это гнать вперед и молиться, чтобы лошади хватило ума не разбить голову об дерево. Казалось, он не всадник в седле, а блоха на острие арбалетного болта. Рано или поздно они оба – и блоха, и болт – врежутся во что-нибудь. Это только вопрос времени.

А сзади гудела копытами погоня. Неотрывно, ни на шаг не отставая. Дышала, хрипела. Ни одного людского слова – только топот и хриплый вдох. Мрачное молчание хищников.

Марк не видел их. Он боялся оглядываться. Когда рискнул – различил только тени в тумане. Тени прыгали вверх-вниз, гудели копытами и дышали. Настолько страшно ему не было даже в Запределье.

Марк сжимался в комок, прилипал к конской холке. Знал, что это не поможет: когда ОНИ выстрелят, залп испепелит и его, и лошадь, и деревья вокруг. Молился рваной дробью, выстукивал зубами: «Глория, помоги… Глория, спаси…» Знал, что и это не поможет, но не мог заткнуться – без молитвы, наверное, помер бы от страху. А из тумана вылетали навстречу деревья – как ядра из катапульт, и лошадь каким-то чудом уворачивалась от них.

Марк закрыл глаза. Глория, спаси и защити. Лошадка, милая, вынеси…

Вдруг он взлетел в воздух. Целый вдох летел, а ветки секли по лицу. Тяжко грохнулся, как телега с моста. Локтями на корни, ребрами о ствол. Ослеп от боли, но не заорал – удар вышиб дыхание. Скорчился. Захрипел – глотнуть воздуха…

Мимо – тупу-ту! тупу-ту! тупу-ту! – проносилась погоня.

Его спас туман. И удар в грудь, убивший дыхание. Марк извивался от боли, чуть не плача, а воздух все не шел в легкие. Наконец, сумел: глотнул, будто вынырнул из омута… Тут же зажал рот рукой, задавил в себе стон. Втиснулся в снег, в грязь. Ужом пополз – дальше, дальше от звука…

Тупу-ту… тупу-ту… тупу… тупу…

Погоня прошла мимо. Никто не заметил его падения.

Кажется, скелет Марка раздолбили на кусочки, а потом кое-как собрали обратно – где клеем, где скобами. При каждом шаге все хрустело, скрипело, болело. Что-то куда-то впивалось, где-то ныло, где-то вспыхивало так, что хоть вой. Идти почти невозможно. Да и куда идти-то? Единственное теплое, безопасное место на пять миль вокруг – это «Лучшие пирожки». Но в какую они сторону – Марк не имел понятия… Можно выйти на дорогу и надеяться на случайных путников, достаточно добрых, чтобы позаботиться о грязном больном проходимце. Но даже если такие добряки и бродят дорогами Альмеры, то где, собственно, дорога?.. Этого Марк тоже не знал. Солнце заходило, и по направлению теней он определил восток-запад. Одна дорога была позади, на востоке – но именно там осталась та часть бригады, что не ринулась в погоню. А где найти другие дороги – на западе ли, на севере, на юге?.. Идти через лес, не зная куда, – с тем же успехом можно просто лежать. Не так больно, а результат тот же…

Правда, наступит ночь. Обычно именно так все устроено: кончается день – начинается закат – становится темно. Вряд ли сегодня боги сделают исключение. А мартовские ночи в Альмере ощутимо прохладны. Это такая изящная метафора для слов: к утру замерзну на хрен! Лежать нельзя, надо идти… Куда? И как, черт возьми?! При каждом шаге кости трещат!

Марка охватила обида. Вот же чертовы северяне! Бросили меня в беде, идовы дети! Вы же мой эскорт, сожри вас тьма! Вас герцог послал присматривать – это значит, защищать меня, бараны! Чтоб вы свои тупые головы разбили об деревья! Чтобы с вас Ориджин шкуры спустил! Подлецы ублюдочные! Он дал себе волю. Припомнил самую забористую ругань из арсенала папаши – скверного сапожника и выдающегося пьяницы. Сдобрил диалектом столичных трущоб, перемешал с изысканной речью бывалых каторжников, добавил изюминки, что слыхал на допросах от дознавателей, вошедших в раж… Лишь четверть часа спустя, ненадолго умолкнув, чтобы перевести дух, Ворон поймал себя на несправедливости. Он бранил только северян, но ни слова не сказал о бригаде. Попытался исправить это упущение – и тут же пожалел. Бригада была слишком страшна, брань не клеилась к ней. Все слова вылетели из головы, остался тихий морозный ужас.

Солнце зашло. Марк сидел, привалившись спиной к дереву, и дрожал от холода, усиленного страхом. Замерзнуть насмерть – казалось уже не просто возможным, а даже самым вероятным исходом. И не было сил ничего с этим сделать.

– Мор на ваши головы, северяне…

Он ругнулся, пытаясь взбодрить себя. Вышло вяло и жалко.

– Чтоб вас затошнило насмерть. Чтоб вас мухи обсели.

Весьма уныло…

– Чтобы вы срали через нос. Чтоб ваши кишки на локоть намотались.

Чуток лучше. Но все равно: отец бы не гордился успехами сына.

– Чтоб вы ели сухари и запивали рассолом. Чтоб вашу последнюю монетку сожрала крыса, упала в нужник и там издохла!