Кукла на троне

За полосой рвов поперек поля стоит сплошная стена копейщиков. Они одеты кто во что горазд, щиты – у каждого пятого, кольчуги – и вовсе редкость, случайные проблески металла среди шерсти и кожи. Копьишко, упертое древком в землю, – единственная защита этих людей. Но боги, до чего же их много!

А за спинами копейщиков – вторая стена из фургонов и телег, из мешков, бочек, земляных насыпей. По ней густо, как спелые ягоды, рассыпаны стрелки. Арбалетчики, лучники, пращники, метатели дротиков… На телегах, в фургонах, за бочками и мешками… Просвета не увидишь меж голов!

– Единственный шанс, – произносит Шаттэрхенд.

Мира понимает, о чем он. Северяне построились эшелонами, чтобы наступать волна за волной, сменяя усталых и раненых бойцов. Крестьяне же выставили во фронт всех, кого смогли, в надежде отбить хотя бы первую атаку…

– Стой, – говорит Мира, когда до рвов остается один полет стрелы.

Обе кареты останавливаются, гвардейцы эскорта окружают их подковой. Открыв дверцу, из экипажа выходит капитан, подает руку императрице. Когда Мира ставит ногу на рыхлую землю, выискивая место, чтобы не провалиться, – до нее долетает выкрик:

– Слава Минерве…

Она замирает и глядит на шеренги Подснежников. Вот здесь, сейчас она никак не ждала приветствия. Однако крик повторяется, и его подхватывают новые глотки.

– Слава владычице! Долгих лет Минерве!

Голоса неуверенные, смятые от волнения. Но их все больше. Сотни. Тысячи… Весь центр войска… Уже и фланги откликаются эхом:

– Слава Минерве! Слава Минерве!

Копейщики расступились, выпустив в поле группу людей. Шестеро впереди, еще две дюжины следом: «генералы» и «офицеры». Мира рассматривала их по мере приближения. Среди шестерых вожаков был один вояка в кольчуге, вооруженный мечом. И выправкой, и походкой напоминал мелкого пехотного командира – возможно, сержанта. Трое, по всему, были горожанами. Усатые, серьезные, неспешные – видимо, мастера каждый своего дела, но отнюдь не солдаты. Еще двое – жилистые путевские крестьяне: чернявый и рыжебородый. Тот, что с рыжей бородой, не носил ни оружия, ни защиты, кроме круглого кожаного шлема. Он выделялся среди остальных: все выглядели растерянно, но не он. На широком лице рыжебородого светилось счастье.

Гвардейцы остановили отряд и велели сдать оружие. Шестеро вожаков – пятеро, за вычетом рыжебородого, – сложили наземь ножи и топоры. Искровых самострелов не было – хватило ума не брать их на встречу с императрицей.

Эскорт расступился, и шестеро безоружных вождей приблизились к Минерве. Она ждала в окружении своей свиты: капитан Шаттэрхенд и налоговый секретарь Морлин-Мей, прибывший во второй карете, и маркиз Грейсенд – единственный крупный лорд Южного Пути, оказавшийся вчера во дворце. На переговорах требовался голос Южного Пути, и Мира приказала Грейсенду ехать с нею. Теперь она думала: даже к лучшему, что здесь не Морис Лабелин, а Грейсенд. Герцог утратил половину своего влияния с потерей столицы герцогства; маркиз же сохранил за собою самый прибыльный порт Южного Пути и сотни тысяч акров земель. Среди Подснежников большинство крестьян – его подданные.

Вожди восстания остановились на почтительной дистанции от Миры. Замялись, не зная, как приветствовать владычицу. Встать ли на колени или ударить челом, или сказать что-то особое?..

Рыжебородый скинул шлем – под ним оказалась пышная шапка курчавых засаленных волос. Поклонился – низко, до земли, но с неожиданным достоинством. Разогнувшись, заговорил очень просто, глядя Мире в глаза:

– Ваше величество, меня зовут Салем из Саммерсвита, а это – мои спутники, добрые крестьяне Южного Пути и горожане Короны. Мы все приветствуем вас и желаем долгих лет здравия.

Мира заметила, как один из трех горожан раскрыл было рот, чтобы вмешаться. Но не посмел, смолчал, а Салем продолжил:

– Я не знаю, ваше величество, что вы слышали о нас, потому скажу перво-наперво главное: мы никому не желаем зла. Вот вам в том моя клятва.

Он вновь поклонился и сотворил на груди священную спираль. В каждом слове и жесте рыжебородого сквозила огромная, глубокая вера. В остальных вожаках ее не было – лишь привычная Мире смесь из страха, робости, надежды… Салем же стоял перед владычицей как добровер у алтаря: с величайшим уважением к ней, но и с абсолютной убежденностью в своем праве стоять в полный рост и говорить напрямую, безо всяких посредников.

– Желаю здравия и вам, вождь Салем. Я очень рада слышать о ваших благих намерениях.

Грустная усмешка тронула губы Салема.

– Простите, ваше величество, не стоит звать меня вождем. Я не командир и не начальник, и не что-нибудь в этом роде. Ко мне беда пришла раньше, чем к остальным, потому я первым нашелся, что делать. Только и всего…

Мира ощутила сильное желание узнать, какая беда постигла Салема. Что должно случиться с человеком, чтобы он решил вести в столицу нищих крестьян… и при этом наполнился такою верой?

– Вас постиг голод?