Кукла с коляской (СИ)

Загипсована была левая рука, и теперь Аля целыми днями рисовала. Чёрт её дёрнул нарисовать собачонку как раз в тот момент, когда пришёл психолог. Пришла. Я глянула через Алино плечо на рисунок, и у меня отлегло от сердца: хвоста не было. Не напрасно я часами рассказывала ей про мопсов, той-терьеров и других собачек с купированными хвостами. У собачки было всё, кроме хвоста, и определённо это был кобелёк. Психологиня высыпала на стол перед Алей горсть мелких кукол и попыталась увлечь ребёнка ролевой игрой, но тут взгляд её пал на рисунок, и она оторопела. Я вышла из комнаты.

После ухода психологини я поинтересовалась, где рисунок.

— Чапа? Я ей его подарила. Она любит собачек, — простодушно ответила Аля.

Каждый день мне звонили. Из больницы — спрашивали, когда я привезу Алю вставлять штифт, из школы — спрашивали, как там Аля, из психиатрии — намекали, что ребёнка хорошо бы поставить на учёт. Учительницу я вежливо посылала, штифтам говорила, что завтра, а с психиатрами было сложнее. Какие-то они въедливые стали последнее время, во всё суют носы. Две недели нас мурыжила психологиня, приставая к Але с вопросом: «Деточка, что тебя заставило это сделать?» — пока Алина старшая и Арминэ не приволокли на аркане девчонку из Алиного класса. Я как раз пекла блины.

— К нам гости? — спросила я на пороге кухни.

— Вот пусть она всё расскажет! — рассерженно сказала Алина. У неё было обострённое чувство справедливости.

— А чего я, — буркнула девчонка и подтёрла пальцем сопли. — Это Гунявин с Пыжовым пусть рассказывают.

— Для начала ты расскажи, — медовым голосом попросила Арминэ. — Ты же рядом стояла. Тебе было хорошо видно.

Мне стало любопытно, и я погасила газ.

— О чём ты хочешь рассказать, Машенька? — спросила я. Эту девчонку я знала — забияка она была и двоечница.

— Как Алю в подвал столкнули, — пробубнила Машенька, возя ногой по полу.

— И кто же её столкнул? — дрогнувшим голосом продолжала я допрос.

— Гунявин Прошка.

— Просто так взял и столкнул?

— Ну, мы играли в фантики, она проиграла, а в подвал лезть не захотела. Ну, мы её и стали загонять…

Я вспомнила подвал, и мне чуть дурно не стало.

— Мы? Ты тоже загоняла?

— Не, я рядом стояла. Пыжов и Гунявин её в кольцо загнали, а она за лестницу держится и не лезет дальше. Мы её тогда по голове бить стали, а она кричит и всё равно не лезет. Ну, Гунявин тогда тоже в кольцо залез и ногой ей на руки наступил, она и упала.

— Тебя надо туда столкнуть! — крикнула Алина. — И Гунявова этого.

— Не кричи, Алиночка. А кроме тебя, Маша, рядом кто ещё был?

— Ну, мы все были. Второй а.

— То есть, весь класс видел, что Алю столкнули насильно, и все промолчали?

— Марь Иванна сказала, что она сама прыгнула.

— Но вы же видели. И ни один не сказал. А Алю обвиняют бог знает в чём.

— Марь Иванна сказала, что она сама.

— Значит, так, Маша. Сейчас мы все идём в школу, и ты слово в слово всё повторишь Марье Ивановне. А потом вернёмся и будем вместе есть блины.

Я думала, Марья Ивановна все замнёт, но нет. Ни одна учительница не откажется от возможности кого-то отругать, тем более если есть за что. Позже мне пришлось присутствовать на экстренном родительском собрании, куда были приглашены почётные гости Гунявин и Пыжов. Запомнила возмущённую реплику Пыжова: «А чё она отказалась лезть? Так нечестно!» Другана своего защищал, Прошку Гунявина. В его характеристике так и напишут: «Ценит честность, защищает дружбу». У нас всё так делается.

С Алей я тоже поговорила. Спросила: «Почему ты не сказала, что тебя столкнули?» — на что Аля ничтоже сумняшеся ответила: «Мам, ты что, ябедой меня считаешь? Сама же говорила: нельзя одноклассников предавать». Да, довоспитывалась я. Надо нравственную прозу выбросить в ведро.

Блинами я тогда Машку все-таки накормила, но дружбы у неё с моими не получилось. Психологи отцепились. Вроде бы всё устаканилось, но, просыпаясь по утрам, я думала, какие ещё гадости приготовила для меня жизнь, и ждала от каждого нового дня только плохого.

Я презирала газеты за их лицемерие и лживость, но по инерции просматривала всю местную прессу в поисках статейки под названием «Мать довела восьмилетнюю дочь до самоубийства» с указанием наших имён и фамилии. Мне так и чудились очередные перлы выпускников журфака: «Слава богу, отчаявшуюся девочку смогли спасти. С ней работают психологи».

С лёгкой руки Марьи Ивановны моему дому уже создали дурную славу. Со мной здоровались сквозь зубы, а за спиной шушукались: это та, у которой дочка пыталась покончить с собой. Тридцать восьмилетних балбесов, загонявших мою дочь в подвал, знали правду, и их родители знали, но никто ни слова не сказал. Прошкина мамаша так трогательно просила меня не подавать в суд, что её приняли бы в театральный без экзаменов. Да, судами я уже сыта по горло...

Приближался Новый год, нужно было шить платья девочкам и думать о подарках, а я глотала таблетки от давления. Муж у меня держался на честном слове и в любой момент готов был сорваться и улететь. Да ещё и травма у ребёнка.