Кукла с коляской (СИ)

Я с утра до вечера убирала, стирала и готовила. Дети не шумели, и тишина стояла, как после похорон. В последний день каникул Ваня был почти здоров. Он выглядел бледным, осунувшимся, но насморк прошёл, и сын спустился на кухню к ужину. На мои попытки заговорить с ним он не реагировал, и меня это задело. После ужина я поднялась вслед за ним в мансарду и потребовала объяснений.

— Мам, зачем ты Ваську сдала? — спросил Ваня вместо ответа. Он был безмятежен и странно расслаблен.

— Чем ты недоволен? Сам же хотел жить в отдельной спальне. Теперь она снова только твоя. Радуйся.

— Он был мне не просто братом, — глухо сказал Ваня, глядя в стену. — Он был моим учителем.

— Что за глупости. Твои учителя в школе!

— Нет, там ... у доски. А он — учитель.

Я решила проигнорировать словцо.

— Сынок, пойми меня правильно! Я хотела оградить тебя от жестокости.

— Не оградишь, мам. Я с ней завтра снова столкнусь, когда пойду в школу. И Алька столкнётся. Ты нас всех от дружбы оградила. Спокойной ночи.

— И не смей обзывать учителей! — крикнула я по инерции. Не говорить же сыну, что я раскаиваюсь и что мне самой плохо.

Что-то со мной произошло непонятное: за короткий промежуток времени я умудрилась поругаться со всеми детьми. То ли у них начался переходный возраст, то ли у меня — маразм. Как-то вечером Алина засиделась за компьютером допоздна. Все уже спали, а она щёлкала по клавиатуре. Когда после третьего предупреждения я услышала в ответ очередное «щас», то выдернула шнур из розетки.

— Мама, ну зачем? — завопила Алина. — Теперь же всё слетело!

— Утром доиграешь, — сказала я. — Тебе завтра рано вставать.

— Я не играла, я писала рассказ! А теперь два часа работы насмарку! — огорошила она меня.

— У нас вроде Ваня писатель, — только и нашлась я ответить.

— Оказывается, не только Ваня, — с апломбом сказала Алина и утопала в мансарду, вильнув хвостом.

— Может быть, его можно восстановить, — попыталась я её обнадёжить, но она уже захлопнула дверь в спальню.

Вот те на. Рассказ мне было жалко. Почему-то я думала, что за компьютером можно только тупо просиживать штаны, возможность полезной деятельности мне в голову не приходила. Не включить ли самой и не попытаться ли восстановить файл? Нет, сломаю что-нибудь.

А тут ещё и с Алей испортились отношения. Я втайне надеялась, что школа устроит выставку её рисунков, но вместо этого учительница написала в дневнике: «Не слушает. Рисует на уроках». Я начала прорабатывать дочь: дескать, учителей надо слушать, а на уроках не рисовать.

— Но, мам, у меня же одни пятёрки.

— Этого недостаточно! Нужно, чтобы ты слушала учительницу.

— Я слушаю.

— Нельзя одновременно и слушать, и рисовать!

— Почему нельзя? Я так лучше запоминаю. Вот, смотри!

Аля развернула передо мной блокнот с очень сложным рисунком, изображающем развалины в степи.

— Когда я рисовала этот камень, Марья Ивановна рассказывала, как складывать дроби, — Аля водила пальцем по рисунку. — Вот здесь она сказала, что дроби надо называть доли. А здесь начала орать на Пыжова.

— Чушь! Бредятина какая-то! Прекрати рисовать на уроках и сиди, сложив руки.

— Но я тогда не запомню...

— Карандаши отберу!

— Ну и пожалуйста, у меня есть планшет.

Застарелая усталость и угрызения совести превратили меня в ведьму. Я начала орать на детей. А тут ещё министерство образования ввело экзамены для всех классов, даже для малышей, и школьная нервотрёпка увеличилась в несколько раз. (Выпускники журфака говорят «в разы»). Матери ругались: «Вот не сдашь экзамен...»

Стоял май, пели птицы, всё цвело, но дети этого не видели, они сидели в четырёх стенах и готовились к экзаменам. Мне как-то совестно было даже выйти во двор и лишний раз понюхать сирень. По двору бегали только Тиша и Эля, и я поминутно одёргивала их: «Потише! Не мешайте заниматься старшим!» Сеня готовился поступать в подготовительный класс и тоже целыми днями просиживал за учебниками.

А что поделаешь? Так же прошло и моё детство, и детство моих родителей. Я вспомнила, когда последний раз смотрела на цветы: в пять лет. Потом нужно было получать образование, а потом — растить детей. У всех так, жить некогда. Это жизнь.

Или нет, не в пять лет. В одиннадцать, когда впервые сбежала с уроков и удрала гулять в окрестный лес. Комары ещё не начались, но уже цвели фиалки и куковала кукушка. Я стояла на поваленном бревне, и голова шла кругом от обилия звуков и запахов. Понимала, что я бессовестная, что поступаю плохо, но как же здорово было в лесу! Я позволила себе погулять целый час, а потом вернулась в школу получать нагоняй. Что проходили, не помню, а тот час на природе запомнила навсегда.