Кукла-талисман

Вакасю-до, «путь юноши», был мне хорошо известен — правда, понаслышке. Сам я не испытывал страстной тяги к старшим самураям; не испытывал и к младшим. Признаться, я был рад, что господин Сэки или архивариус Фудо не предлагают мне вступить вместе с ними на путь «мужского цветения». Не то чтобы они были лишены достоинств, как телесных, так и моральных, но мне не хотелось огорчить их отказом. Впрочем, вокруг и без меня хватало случаев вакасю-до, чтобы принять их как обыденность.

Настоятель Иссэн говорил, что молодые актёры Кабуки, подвизающиеся на женских ролях, откладывают или даже скрывают своё совершеннолетие, желая сохранить привлекательность для зрелых любовников. Случалось, актёры оставались в юношеском статусе до тридцати лет. Нередко выходило, что «взрослый» нанимал или подарками склонял к сожительству «мальчика», который был старше нанимателя. Думаю, такая же история случилась с Кохэку и господином Имори.

— Чуб, — задумчиво произнёс я. — Когда вы состригли свой чуб, начав брить лоб?

Кохэку не удивился:

— Перед бегством Имори. Сразу после того, как он опозорил себя насилием. Мне подумалось, что притворство, желание выглядеть моложе своих лет помешало мне разглядеть в Имори его истинную порочную сущность. Откуда вам известно про чуб? Мне казалось, вы не сторонник «мужского цветения». Тем более что сейчас я в парике, и не видно, есть у меня чуб или нет.

Я улыбнулся:

— Длинный чуб — детская причёска. Оставь на голове чуб, дерзкий клок волос вместо бритого лба — и вот ты живая невинность, вечное дитя!

— Да вы знаток, Рэйден-сан!

— Это не мои слова. Их произнёс Иссэн Содзю, настоятель храма Вакаикуса. Я лишь подслушал сказанное настоятелем и сейчас повторил для вас. Это легче лёгкого: прослыть знатоком, не правда ли? Достаточно вовремя ввернуть пару слов.

Кохэку рассмеялся, на миг вернув себе образ женщины — и сразу сбросив его. Я поразился тому, с какой непринуждённостью он менял обличья. В другую одежду, и то переодеваешься дольше.

— У вас есть ещё вопросы, Рэйден-сан? Беседа с вами — истинное наслаждение, но мне надо репетировать.

— Когда вы расстались с господином Имори?

— Вскоре после того, как прошла весть о его отвратительном поступке. Подвергнуть насилию несчастную банщицу? Девицу, которая и так вынуждена отдаваться любому за горсть медяков? Мерзость, низость. Я не мог продолжать наши отношения, о чём сразу сказал Имори.

— Он пытался вас разубедить? Вернуть вашу любовь?

— Да. Он трижды приходил в театр. Ждал меня после спектакля, затевал разговоры. Они были мне неприятны. Когда Имори понял, что всё кончено, что возврата к былому нет, он оставил меня в покое. Ты последний, заявил он перед уходом.

— Последний? В смысле?

— Он не объяснил. Думаю, он хотел сказать, что я последний, от кого он ждал такой непреклонности и такой жестокости. Это был упрёк, Рэйден-сан. Что ещё вы хотите знать?

— Больше ничего. Спасибо, вы мне очень помогли.

Идя по коридору, я услышал стук барабанчиков и голос флейты.

2 «Немедленно! Выполняйте!»

Всё было, как и в прошлый раз.

Кабинет господина Сэки. Лапша, саке. Прежняя компания: старший дознаватель, секретарь, архивариус. Карп на стене, плывущий против течения. Только сегодня лапша была не с креветками, а с осьминогом. К осьминогу дядюшка Ючи прислал соус из водорослей, тунцовой стружки и красного имбиря. Мой любимый, между прочим.

Знаете, как дядюшка готовит осьминога? Он его перед варкой отбивает, и не просто отбивает, а вместо колотушки лупит дайконом, здоровенной очищенной редькой, ухватив её за ботву. Лупит и приговаривает: «Дайкон васаби не слаще! Дайкон васаби не слаще!» От этого, значит, осминог приобретает особый вкус. Его ещё варить надо с чайными листьями…

Что-то я отвлёкся.

Короче, всё как раньше, да не всё. Еды мне подкладывают, только успевай в рот совать. На саке не скупятся. Едва чашка опустеет, опять льют. И не на донышко, а полчашки, не меньше. Точно я любимый родственник или гость, которого провожают в дальний путь. Нет, родственник мне больше нравится. Кормят, поят, слушают.

Сам не заметил, как обо всём доложил.

— Банщица? — переспросил Сэки Осаму.

— Да, Сэки-сан!

— Самоубийство?

— Да, Сэки-сан!

— Насилие?

— Да, Сэки-сан!

— Окада-сан, что вы думаете по этому поводу?

— Что тут думать? — вздохнул секретарь. — Дело ясное, это онрё. Больше никто не в состоянии отвести глаза так, чтобы могила показалась жертве богато обставленным жилищем. Заброшенный дом — ещё куда ни шло, но могила? Точно, онрё.

— Мстительный дух, — поддержал архивариус Фудо. — Одержимый. Полагаю, Кояма Имори умер первым. С него банщица и начала. Уж не знаю, как она покончила с насильником, но по нашему ведомству он не проходил.

— Иной способ умерщвления? — предположил старший дознаватель.

Архивариус пожал плечами: