Кукла-талисман

Я отошёл шагов на тридцать. Присел, чтобы звук шёл низко над землёй, позвал тоненьким голоском, со всем возможным кокетством:

— Идёмте, добрый господин! Мы уже рядом!

Сакаи заметно оживился, рванул куда-то вбок. Уловка удалась: звук голоса, гуляя в каменных зарослях и отражаясь от них, сбивал с толку, не позволял определить направление.

— Поспешите, господин! Вас ждёт ложе любви!

Горло свело. Я закашлялся, прижав ко рту кулак, и едва расслышал ответ:

— Да где же вы?! Д-далеко ещё?

— Вот-вот придём, господин! — запищал я, представляясь себе глупой и оскорбительной пародией на архивариуса Фудо с его повреждённым горлом. — Торопитесь! Вы не пожалеете!

Сумерки сгущались. Сакаи убредал всё дальше. Я следил за ним: не хватало ещё упустить перерожденца из виду. Ищи его потом!

— Вас ждёт ночь блаженства! Мы уже на месте!

Сакаи повернул в мою сторону. Я спрятался за высоким надгробием, желая остаться незамеченным. Пережидая в укрытии, огляделся. Вид кладбища по мере нашего продвижения опять изменился. Надгробия стояли реже, попадалось больше пустых участков. Возле ближайших могил я приметил ритуальные дощечки — серые, подгнившие, с плохо различимыми надписями. Имя усопшего, дата смерти, краткая молитва. На ближайшей оставалось свободное место, но новых молитв туда уже не дописывали.

Уныние, запустение. Смерть, и та позабыла об этом уголке своего царства.

Звук падения тела я едва различил. Проклятье! Вскакивая на ноги, я услышал стон, и следом — радостный возглас Сакаи:

— Нашёл! Нашёл!

Он сидел на земле, прижав ладонь ко лбу. Мой платок сполз ему на подбородок. Из-под ладони сочилась тоненькая струйка крови. Сакаи счастливо улыбался:

— Нашёл! Его, в смысле, её… Ну, вы поняли, Рэйден-сан!

— Вы уверены?

— То самое место! Оно, точно, оно!

Падение вышибло из моего спутника бóльшую часть хмеля. Во всяком случае, язык его не заплетался.

— Я тогда тоже упал. Думал, о порог споткнулся. Ну, пьяный, бывает. И сейчас тоже! И пьяный, и упал. Нашёл!

Порогом оказался давно рухнувший могильный столбик, наполовину ушедший в землю. Дальше, там, куда с такой радостью указывал Сакаи…

Там ничего не было.

Я заставил Сакаи отнять ладонь ото лба. Промыл ссадину остатками саке, перебинтовал платком. После этого акта милосердия я занялся осмотром места. Ни плиты, ни надгробного камня. Поверженный столбик не в счёт. Он явно принадлежал к другому захоронению. Даже насчёт еле заметного холмика у меня были сомнения. Холмик просел, сгладился; я б его и не заметил, если бы не…

— Призрачный цветок! — выдохнул Сакаи.

Хиганбана. Растение с десятком названий. В точности такие цветы росли возле памятного мне дома на безымянной улице. Нигде больше на кладбище я их не заметил.

— Я его помню, помню! Порог, цветок…

— Я вам верю, Сакаи-сан. Благодарю за помощь. Давайте вернёмся в город, скоро ночь.

— Не пахнут, — бормотал Сакаи, когда мы выбирались с кладбища. — Тогда пахли… Я помню, помню! А сейчас — нет…

Он был прав. Могильная хиганбана ничем не пахла.

Глава четвёртая Я иду в театр

1 «И негде сменить нам усталых коней!»

— Слышишь
Удары барабана? Восемь раз!
Какой высокий звук
Летит
Из храма на «Высоком поле»!
Ущербная луна стоит высоко.
Недолго ждать нам до рассвета…

В театре шла репетиция.

Зал был пуст. Лишь подушки для сидения валялись тут и там. Я присел у стены на одну, стараясь не привлекать к себе внимания. Окажись здесь настоятель Иссэн, небось, сразу бы сказал, что за пьеса разыгрывается на сцене. Я же просто смотрел и слушал, не слишком понимая, кто тут ждёт рассвета и с какой целью.

— Много было у нас по пути
Приютов, гостиниц,
Где мы ночевали
На ложе любви…
Но длиннее,
Чем тысячи тысяч ри,
Тянется путь на запад
До райских селений.

Красавица причитала на «цветочной тропе» — длинном помосте, расположенном слева от сцены. Насколько я знал, «цветочная тропа» использовалась актёрами для выхода к публике, но в редких случаях служила местом для особых, подчёркнуто трагичных речей.

Не прекращая монолога, красавица прошлась туда-сюда церемонным шагом. Заломила руки, всплеснув рукавами. Она была символом женственности, вся — текучие изгибы, будто ива над ручьём. Светильники не горели, густо набеленное лицо висело в сумраке луной, вышедшей из-за туч. Чёрные волосы, искусно растрёпанные воображаемым ветром, на концах были схвачены золотыми лентами — точь-в-точь ночные облака, подсвеченные угасающими лучами заката, скрытого за горной грядой.

Одежду красавица носила самую изысканную. Шёлковое кимоно, с узором из листьев ивы и тигровых лилий. Широкий пояс заткан листьями клёна; на плечах колышется лёгкий шарф…