Кукла-талисман

Я мотнул головой в подтверждение. Покачнулся, ухватился за ближайший забор, чтобы не упасть.

— Ворота уже закрыли, господин. Вам не попасть домой.

— Закрыли…

— Но вы же не станете ночевать на улице?

Улыбка. Голос. Свет чарует. Аромат сводит с ума.

Не смотреть! Не могу…

— Если луна укажет мне путь, я готов пройти вслед за ней хоть тысячу ри!

— На запад до райских селений? — звенят, журчат серебряные колокольчики. — Да вы поэт, господин! Но мой дом куда ближе. Там вы найдёте и приют на ночь, и ложе…

«Ложе любви». — услышал я.

— О, прекрасная госпожа! Веди меня скорее!

— За мной, господин. Тут недалеко.

— И негде сменить нам усталых коней!

Показалось мне — или на самом деле лицо красавицы, прежде чем она повернулась ко мне спиной, двинувшись вперёд, исказила неприятная гримаса?

Манящий силуэт. Шлейф сладостного аромата. Жар в груди. Сердце грохочет, удары барабанов сотрясают всё тело. Флейта вдувает хмель прямо в душу. Мне не нужно притворяться пьяным. Я пьян этим запахом, обликом, пьян предвкушением, от которого становится тесно в штанах.

Я иду, спешу!

…опомнись, Торюмон Рэйден, сказал кто-то, сидящий в зрительном зале, пустом и тёмном, на жёсткой подушке. Чему учил тебя святой Иссэн? Чему учил Ясухиро-сэнсей?! Выровняй дыхание, болван. Успокой мысли. Отрешись от чувств. Сосредоточься…

Легко сказать, откликнулся я, бегущий к счастью по «цветочной тропе». Успокой? Отрешись? Сосредоточься?! Иди вон, чего пристал!

Ты видишь слишком много, сказал он; ты видишь то, чего нет. Слышишь, обоняешь, воображаешь — с избытком, чересчур. «Лягушка в колодце не знает большого моря»? Иногда не знать — благо. Не знать, не видеть, не слышать. Ты — лягушка, понял? У тебя есть твой узкий колодец — и больше ничего. Сосредоточься на том, что видно из него. Выбери, что ты видишь на самом деле. И рявкнул так, что сцена колыхнулась у меня под ногами:

«Не отвлекайся!»

Моя проводница оборачивается. Она что-то услышала? Наш безмолвный диалог? Луна в ночи, мерцание перламутра. Аромат…

Хватит, велел тот, из зала. Отсеки лишнее! Что ты видишь? Что видит лягушка из своего колодца? Краешек ночного неба. Родинка. Родинка на левой щеке. Точка на безупречной белизне. Миниатюрный изъян.

Родинка. Кусочек плоти.

Давно мёртвой плоти.

Да, сказал он, тёмный и холодный, как зал без публики. Изъян. Он не возбуждает, не манит, не пьянит. Он отрезвляет. Помни о нём, лягушка! Думай о нём! Есть дамы, которые клеят себе такие родинки — без изъяна нет прелести. Без старения нет юности, без увядания нет расцвета. Без жизни нет смерти, без зрительного зала нет сцены; без риса нет жалованья…

Что за чепуха! Спасительная чепуха.

Жемчужные ореолы меркнут, истончаются, выцветают. Сквозь них проступают горбатые заборы, контуры спящих домов, едва различимая вязь голых ветвей. Призрачный силуэт проводницы движется странно. То плывёт над самой землёй, то резко дёргается — в сторону, за угол. И вдруг замирает без движения.

Женщины так не ходят. Живые так не ходят.

Вот, снова обернулась. Луна в ночи струит перламутр. Костёр горит в груди. Родинка! Лягушка в колодце. Аромат. Окружает, окутывает, наполняет ноздри, грудь. Распирает, делает тело невесомым, тащит вперёд…

— Мы пришли, господин. Окажите мне честь, будьте моим гостем!

Кажется, я что-то отвечаю. Холодным огнём полыхают соцветия у крыльца. Дверь гостеприимно открыта, в окне — жёлтый свет, похожий на совиные глаза. На пороге — красавица-хозяйка. Приглашает войти, разделить с ней ложе в одинокую осеннюю ночь. Могу ли я отказать?

Лягушка в колодце.

Родинка. Изъян. Муха на трупе.

Не сцена — зал.

…дом? Заброшенная развалюха. Красавица? Зыбкий призрак в дверях. Чарующий аромат? Душный сладковатый запах тления. От него ком подкатывает к горлу. О да, меня ждут. Да, я войду. Я знаю, что это ловушка.

Я знаю, что делать. А потом, потом…

Потом она будет моей!

3 «Ты не узнал меня?»

Аккуратное крыльцо чисто подметено. Доски гнилые, скрипучие, вторая с краю треснула. Палые листья шуршат под ногами. Дверь рассохлась, перекосилась, держится на одном упрямстве, как и я. Прямоугольник уютного света стелется под ноги, будто новенькая циновка. Тревожно дрожат отсветы догорающей лампы. На полу останки старого коврика — грязное рваньё.

Одна картина проступает сквозь другую. Наслаивается, расточается, возвращается. Вожделение. Опасность. Страсть. Осторожность. Нетерпение. Страх? Страха нет. Это плохо.

Почему плохо?

Нас двое. Нет, я не о нас с красавицей, я только о себе. Меня — двое. Не произнося ни слова, не делая лишних движений, мы сражаемся друг с другом. Верх берёт то один, то другой. Смогу ли я победить? Сможем ли мы договориться? Есть ли у нас что-то общее?