Кукла в волнах (СИ)

Особой уверенности в её голосе я не услышал, словно она для себя уже приняла какое-то решение и готовилась его исполнить. Я понадеялся, что правильное. История становилась похожей на фарс, совсем как в произведении Вольтера «Простодушный». Там, насколько я помнил, невеста жертвовала собой ради попавшего в тюрьму Сент-Ива.

Позднее я завел об этом речь с Сергеем и тот, почти как Наталья, отвел свой взгляд от меня в сторону:

— Она взрослая девушка, — сказал Терновой, — может постоять за себя. Я не могу запретить встречаться с кем-то, если он ей понравился.

— Серёга, не обманывай себя. Как Кравченко может кому-нибудь понравиться? Она если и будет с ним…то только из-за тебя, чтобы ты избежал наказания.

— Мне таких жертв не надо.

— Ну, так пойди и скажи ей.

— Знаешь, Михалыч, лучше не суйся в это дело. Зачем оно тебе? Пусть всё идет своим чередом. Пусть всё решит за нас судьба, как ты любишь говорить.

Совсем недавно, точно такие же слова я говорил Волчатникову. Но сейчас, услышав их от зампотеха, немного усомнился в своей правоте.

— Я был о тебе лучшего мнения, — сказал ему, совершенно разочарованный и, не прощаясь, пошел прочь.

Фаталист следует за судьбой и подчиняется ей. А если судьба заставляет сделать подлость, возможен ли выбор? И что такое судьба? Это нечто мистическое, не зависящее от нас? Или предопределенное развитие событий на коротком отрезке времени, называемом жизнью одного человека?

Я зашел в нашу комнату и, увидев, как и утром, когда приехал с партконференции, на тумбочке мутную трехлитровую банку с разведенным спиртом, приложился к ней. Горячая обжигающая жидкость полилась водопадом в желудок. Тугая крышка выскальзывала из рук и никак не хотела надеваться на горлышко банки. Я почувствовал как нечто, железной рукой сжимавшее меня всё это время отпустило, будто внезапно открылась дверь застрявшего лифта и всех выпустила на свободу.

Испытывая легкое головокружение, я вышел на крыльцо казармы и увидел через дорогу огромное поле, всё желтое от подсолнухов. Растения повернулись ко мне, покачивая своими большими головами в дружелюбном приветствии, и я пошёл к ним навстречу. Сам не знаю зачем. Может в поисках сочувствия. Тут я представил картину Ван Гога «Подсолнухи». Неожиданно в голове сложились стихи:

   Я хотел бы понять и почувствовать,

   Этот мир до последнего атома.

   Как Ван Гог всеми красками буйствовать,

   Как Бетховен, взрываться сонатами.

По дороге остановился в небольшой рощице из диких абрикосов, которых на юге называют жердёлами. Внезапно вспомнилось, как один из героев книги Михаила Бубенного хотел обнять белую березу. Правда, хотел это сделать от избытка чувств, а не по пьянке, как я. Что же, я был ничуть не хуже книжного героя и тоже подошел к дереву, дотронулся до ствола, приобнял его. Он поразил меня тем, что был тёплый, живой, словно я обнял не тонкий и гибкий ствол, а нежное тело молодой девушки.

Хмель постепенно проходил. Постояв еще некоторое время, я понял, что до поля с подсолнухами уже не дойду — идти к ним было уже незачем. Их желтоголовые лица уже отвернулись от меня в сторону уходящего солнца. Пора было возвращаться назад, к убогой реальности именуемой военной жизнью.

Илона, с которой мы продолжали встречаться, нарочно вызвала меня на улицу, чтобы погулять тёплым сентябрьским вечером. Она распустила волосы по плечам и те, пушистым золотом, рассыпались вокруг её головы. Девушка живо отнеслась к истории с Сергеем и Наташей, то ли потому, что ей как женщине, были близки чувства, то ли потому, что их взаимоотношения напоминали наши. За исключением, что я был не женат.

— Знаешь, — говорила она, — если Наташка решится, то она сделает это.

— Да что это? — несколько запальчиво отреагировал я, — её что, кто-то заставит? Она что, Космодемьянская, хочет пожертвовать собой ради спасения Родины? Глупости! Её жертва не нужна никому и, в первую очередь, Сергею.

— Ты не понимаешь, — с укором посмотрела Илона, — если женщина любит, ей всё равно. Она поступит так, как ей подскажет сердце. А вы мужики, всё меряете головой, рассудком. В этом мы абсолютно не похожи. Я бы… — она на минуту задумалась, — я бы тоже смогла так, если бы это произошло…. Ну, ты понимаешь.

Мы сели на лавочку, девушка прислонилась к моему плечу, положила не него голову.

— Ты дружишь с Сергеем Николаевичем? — внезапно спросила она.

— Знаешь, дружба слишком громкое слово, слишком обязывающее. Я не знаю, как это назвать. Всё-таки у нас большая разница в возрасте, в положении, в звании. Отличий много, например, он женат, я — нет.

— А ты знаешь, что он влюблён в меня?

— Да знаю, он сам мне сказал.

Мы замолчали, надеясь в шуме ветра и листвы услышать ответы, интересующие только нас. Недосказанность повисла в воздухе, как узкий мост, едва соединяющий стороны отдалённых берегов. Мне показалось, что любой прозвучавший ответ разрушит шаткую опору и, мост рухнет в воду, безвозвратно унесёт с собой нашу близость. Поэтому ни я, ни Илона не хотели произносить к чему-то обязывающие слова, давать обещания. Пусть лучше недосказанность — она оставляет надежду.