Кукла в волнах

Меня охватила какая-то вялость, апатия. Вспомнились слова Приходько о взаимосвязи апатии и полового сношения. Почему-то стало грустно. Так бывает, вероятно, когда ожидаемая новизна ощущений не оправдывает себя. Ты понимаешь, что всё это уже было, всё это уже повторялось в той или иной форме, с теми или иными нюансами. Финал был всегда одинаков — внутреннее опустошение.

— А что ты хотел? — удивился Волчатников, когда я рассказал ему эту историю, — тебе нужен был просто секс, как говорят на западе, или ты искал чего-то другого, особенного? Может, ты влюбился в эту сорокалетнюю женщину?

— Конечно, нет! — определенно ответил я, — но почему с ней, что в ней особенного, вот чего не пойму. Ведь совсем не значит, что я пойду с первой встречной в постель, стоит ей стянуть с себя трусики или оголить грудь.

— Ты затронул извечную тему, — Волчатников достал из темного полиэтиленового пакета с рисунком улыбающейся Аллы Пугачевой две бутылки пива. Одну протянул мне. — Почему нас привлекают женщины, и какие именно? Вопрос, который волновал еще древних греков, если ты помнишь историю. Однозначного ответа никто не нашел, и вряд ли он найдется. Где-то в религиозной литературе говорится, что женщина сосуд дьявола. Почему же этому дьявольскому творению посвящено столько стихов, картин, песен? Знаешь, что я думаю?

— Нет, но мне интересно, — пробормотал я.

Волчатников сел на тумбочку прямо передо мной.

— Женщина это средство, с помощью которого мужчина познает мир, — продолжил говорить он, — а ты, наверное, думал, что это существо для возбуждения твоих нервных окончаний, получения наслаждения? Нет, друг мой, смотри шире…

— Средство познания мира? — тупо переспросил я, — признаться, мне как раз казалось, что она нужна для удовольствий, удовольствий взаимных, мы же не индивидуалисты, мы тоже доставляем им удовольствие.

— Это верно лишь отчасти. Ты тоже частица мира. Значить, познавая себя — ты познаешь мир. И этим звеном, соединяющим тебя с миром, служит женщина.

— Какой-то дуализм, — с сомнением заметил я.

— Ты ищешь женщину, которая может стать проводником в этот мир. Но и женщина тоже ищет такого мужчину, отсюда возникает желание, соблазн.

В голове моей был полный туман. К этому времени мы выпили пиво, и за неимением коньяка перешли на разведенный спирт.

Волчатников прикрыл глаза, потом посмотрел, как мне показалось, совсем трезво.

— Однако так бывает не всегда. К сожалению, любовь проходит, нередко оставляя людей несчастными. Возьмём, к примеру, Анненского. В двадцать два года он страдал от любви к женщине на четырнадцать лет его старше. Через два года он женился на ней. В то время она действительно вела его в неведомый мир, помогала познанию вселенной. Но вот любовь угасла, страсть прошла. А жить вместе пришлось всю жизнь, до самой смерти. Если любовь — это жизнь, значит, его душа умерла раньше тела. Не отсюда ли у Анненского такой сильный мотив одиночества, звучащий в каждой строчке?

— Возможно, не берусь судить, — заметил я, периодически теряя нить рассуждений Волчатникова.

Действительно, любовь, женщины, мир — такие материи, которые, сколько ни философствуй, всё равно до конца не изучишь. Слишком много чувств. Чтобы понять, надо быть чутким, как листья, Эти слова Анненского, кажется, цитировал Волчатников.

В окно внезапно, с размаху ударили капли дождя, начавшегося совсем незаметно, без грозы и ветра, словно кто-то невидимый подал нам с камэской тайный знак, постучав в окно дождевыми пальцами.

Я почувствовал, что гнет мыслей об одиночестве, которые одолевали меня несколько недель подряд, стал таять, растворяться, как растворяется песок в прибрежных волнах, когда подносишь его горстями в ладонях и опускаешь в прозрачную воду. Несколько мгновений и воде белеют только пальцы.

Вероятно, это происходило от того, что с Волчатниковым я не скучал — он заставлял меня думать о жизни, размышлять о ходе вещей, предопределенности судьбы. И пусть это были отвлеченные темы, темы далекие от военной будничной жизни, но мне было с ним интересно. Трудно было бы заподозрить между нами дружбу — уж слишком мы были разные, но что-то нас притягивало и сближало, как кусочки мозаики, принадлежащие одному фрагменту.

Через неделю наступила очередь Волчатникова лететь на выходные в Азовск.

— Что-то совсем не хочется возвращаться туда, — сказал он мне задумчиво, — но знаешь, скучаю по сыну. Вот купил в Калитве ему подарок. Волчатников достал из сумки красивую коробку с конструкторским набором, сделанным в ГДР.

— Ему должно понравиться, — сказал я, — у меня в детстве было две страсти: конструкторы и игра в солдатики.

Волчатников улыбнулся, мы пожали друг другу руки, и он пошел вслед за другими в брюхо транспортного самолета по спущенному трапу.

— Вам замполитам положен отдых или расслабляетесь на боевом посту? — спросил меня Приходько, подходя сзади. От его технички пахло не привычным керосином, а едкими химическими веществами.

— Ты что, газовую атаку устраивал? — спросил я его в свою очередь.