Кукловоды и марионетки. Воспоминания помощника председателя КГБ Крючкова

«Арест Огородника назначили на 22 июня 1977 года. Вечером группа захвата, следователи и понятые сосредоточились вблизи дома Огородника на Краснопресненской набережной. Ждали долго. Уже стемнело, когда его машина въехала во двор. Поднявшись на свой этаж и подойдя к двери, Огородник вставил ключ, но замок не поддавался. Видимо, специалисты, вскрывавшие дверь для негласного обыска, обошлись с замком не слишком мягко. “Здесь кто-то был”, – громко произнес Огородник. Подоспевшие сотрудники из бригады захвата помогли бедолаге открыть дверь и вошли с ним в квартиру. Огородник предложил им сесть и тут же громко включил приемник. Дом Огородника находился недалеко от американского посольства, и манипуляции с приемником могли являться сигналом для американской резидентуры. Приемник попросили выключить. Следователи зачитали постановление прокурора об аресте и обыске. Пригласили понятых. Огородника обыскали и усадили на диван между двумя сотрудниками. Предъявили ему вещественные доказательства – фонарик, батарейки с микропленками. Потом нашли шифровальный блокнот с кодом передач из разведцентра во Франкфурте. К величайшему удивлению следователей, были обнаружены рассованные по различным книгам листы уже расшифрованных передач. Поразительно, но Огородник не уничтожил их, вопреки строжайшей инструкции.

И все же ему удалось усыпить бдительность следователей. Около двух часов ночи он сказал, что готов признать свою вину. Его усадили за стол, положили перед ним лист чистой бумаги, и он начал писать: “В Комитет государственной безопасности СССР. Объяснение. Я, Огородник Александр Дмитриевич, признаю…” Закончив лишь первую строчку, он что-то сделал с авторучкой – и вдруг откинулся на спину, захрипел и стал сползать со стула. Вызвали “скорую”. Однако все попытки спасти его не увенчались успехом. Примерно в 4 часа утра врачи зафиксировали смерть.

Провал, ставший победой

Бояров, руководивший операцией, вынужден был признать происшедшее как серьезный провал. Естественно, за ним последует целый набор неприятностей – объяснения, выговор, приказ о несоответствии должности, но самое обидное – упрек в непрофессионализме. И все это правильно, потому что он руководитель и за все в ответе.

Позвонил Григоренко, начальник управления, попросил зайти. Выслушал внимательно ночную “сагу”, поинтересовался, грустно улыбаясь:

– Ну, чем мы можем порадовать нашего шефа, кроме твоего печального рассказа?

– Перспективой, – мрачно ответил Виталий. – У нас в руках шифры, связь с американцами, можем получать от них инструкции и поддерживать тайниковую связь. Можно организовать радиоигру, вывести американского разведчика на связь и во время тайниковой операции провести его задержание.

– А вот это уже интересно, – оживился Григоренко. Радиоразведигры были его коньком. Еще во время войны он организовывал их в рамках фронтовой разведки, выманивая агентов германского абвера с целью их захвата или уничтожения.

Не успели обсудить до конца план игры с американцами, как раздался звонок из секретариата Андропова. Шеф приглашал “на ковер”. Вопреки ожиданиям, Андропов оказался совсем не в таком дурном настроении, как можно было предполагать. Внимательно выслушал рассказ о самоубийстве Огородника, прервал лишь в одном месте – попросил не вдаваться в детали. План продолжения игры с американцами выслушал, не перебивая, и тут же подвел итог:

– Что ж, поздравляю, агент противника обезврежен, и это очень важно. Что касается разоблачения американского разведчика, то полагаюсь на ваш высокий профессионализм. Одна только просьба: все должно быть на самом высоком правовом уровне.

Обстоятельства, столь смягчившие приговор, Боярову и Григоренко не пришли в голову. А они были таковы. Огородник ухаживал за дочерью секретаря ЦК КПСС Русакова. Строились даже планы о браке. Для Русакова любое упоминание его имени, а тем более его дочери и жены на процессе предателя было бы серьезным ударом со стороны госбезопасности, а значит, со стороны Андропова, которого и без того не очень жаловали члены Политбюро.

Был еще один серьезный фактор. Шпион под боком старейшего члена Политбюро, министра иностранных дел Андрея Громыко, который любил подчеркнуть, что сотрудники его министерства предательством не грешат!

Андропов ясно представлял себе, что любой судебный процесс – это трибуна и для самого обвиняемого. Огородник на процессе вполне мог поведать много интересного и о своих связях личного порядка, и о порядках в Министерстве иностранных дел. К тому же Громыко ориентировал внешнюю политику СССР прежде всего на США. При любом повороте событий он всегда имел в запасе непотопляемый аргумент: “А стоит ли нам понапрасну раздражать американцев?”

Так что громкий судебный процесс мог серьезно подорвать престиж Русакова и Громыко. В планы Андропова не входило приобретать в их лице врагов.