Куколка

Девушка кивнула, усаживаясь за стол перед одной из тарелок. Она, как голодный хищник, облизнула губы, предвкушая вкусную трапезу, хоть и не знала, какой должна оказаться рисовая каша на вкус. На протяжении всей жизни она ела на завтрак геркулес на молоке, который мама готовила отменно. Татьяна обожала геркулес и не представляла свое утро без него. А здесь было что-то другое, неизведанное, но пахло вкусно. Она почувствовала себя юным исследователем и с любопытством набрала ложкой небольшую горку. Вкус поразил ее. Она и раньше ела отдельно рис, отдельно яблоки и отдельно пробовала молоко, но никогда вместе. Каша оказалась сладкой и нежной с легкой фруктовой кислинкой. Это было необычно для ее привыкших к овсяным хлопьям вкусовых рецепторов. Первые две ложки она посмаковала как гурман.

Вскоре перед ней возникла и чашка с черным кофе.

– А что сливок нет? – с претензией спросила девушка, словно находилась на завтраке в отеле по типу «шведский стол».

Парень хмыкнул и достал из холодильника бутылку молока.

– А подогреть? – Татьяна искренне не замечала своей невежливости.

Он поджал губы, но подогрел молоко в маленькой чашечке в микроволновке.

– Спасибо, – довольно сказала гостья, вливая молоко в кофе.

Хозяин улыбнулся, глядя на ее счастливое лицо. Татьяна делала это не специально. Просто не знала, что можно и нужно по-другому. Ее так воспитали. Она привыкла быть принцессой в своей семье, ей во всем потакали, за ней превосходно ухаживали лишь для того, чтобы она ни на что не отвлекалась и старательно занималась балетом.

Парень сел напротив и сперва сделал большой глоток кофе, только потом приступил к каше.

– Приятного аппетита, – весело пожелала девушка и отправила очередную ложку в рот.

– Давно мне никто не желал приятного аппетита за завтраком, – отметил он с грустью. – Спасибо. Тебе тоже.

Татьянин взгляд тут же уловил «холостяцкость» его квартиры. Когда-то ремонт здесь делался с любовью и вниманием, на которое способна только женщина, желающая обуютить домашний очаг, но давно. Сейчас светло-зеленые обои выцвели и отходили от стены. Целые клочки были содраны или испачканы чем-то некогда съедобным. С карниза на окно спускалась серовато-белая занавеска в цветочек, давность стирки которой установить уже было невозможно. Здесь царил относительный порядок. Вещи лежали на своих местах. В шкафчике со стеклянными дверями стоял праздничный хрусталь под толстым слоем пыли. В раковине валялась посуда. Все остальное было нетронутым. Татьяна сделала вывод, что бармен пользуется кухней мало.

На столешнице гарнитура в ряд стояли бутылки с различными этикетками и наименованиями алкогольных напитков, что сразу выдавало его род деятельности. На холодильнике висела всего пара магнитиков и то рекламных, а не тех, что привозят из отпусков. Не было никаких семейных фотографий, что Татьяну удивило, ведь мама любила вывешивать их совместные снимки и специально для памятных событий купила пробковую доску на кухню. Эта же квартира хранила в себе только пыль и никаких следов семейной жизни.

Из декора на стене осталось плоское блюдо для главного яства праздничного стола, запеченной утки или пышного торта. Блюдо было стандартным, белым, с цветочным рисунком в центре и тонкими узорами на ободке. Интересным его делали уродливые линии, пронизавшие всю плоскость целиком, как шрамы, которые остаются на вечную память. Его явно собрали из осколков, идеально ровно.

Татьяне стало любопытно, почему парню давно никто не желал приятного аппетита и где его родители.

– Давно ты один живешь? – как можно деликатнее спросила она.

– Почти год. Как девушка меня бросила.

Он не поднимал глаз, фокусируясь на каше. Татьяна решила не продолжать тему. Она рассчитывала побольше узнать о его семье, а не о девушке, но сделала вывод, что родители не живут здесь еще дольше.

– Что будешь делать? – спросил он после минутной паузы.

– Не знаю, – она вздохнула и уставилась в магнит на холодильнике, рекламирующий доставку пиццы. – Надо что-то придумать в свое оправдание и снова позвонить маме.

– Почему просто не сказать правду?

– Ты что?! Мама никогда мне такое не простит. Она меня и так не простит. А так вообще убьет.

– Она… деспот?

– Нет, конечно, – с чувством ответила Татьяна. – Просто она меня очень любит. И переживает. И она в меня очень верила, все для меня делала, а я…

– Да, ты рассказывала вчера, – кивнул бармен.

Девушка вытаращила миндалевидные глаза, отчего они стали круглыми.

– Не помнишь? – он усмехнулся. – Ты напилась и разрыдалась. И рассказала все про экзамен, про отца, про преподавателя и про Муравьеву. Про то, какая ты неудачница, про то, что у тебя, считай, не было жизни…

– Не продолжай, – перебила Татьяна, покраснев, и от волнения начала поглощать кашу с еще большим аппетитом и еще большими порциями, будто хотела заесть стыд, будто он плавал как раз на дне желудка и его надлежало замуровать в чем-то тяжелом, наподобие каши с яблоком, без возможности выбраться. Но это не помогло.