Куколка

– Слушайте, Куколка, – начал Бурдуа, собрав всю свою энергию, – мы теперь узнали друг друга. Доверяете ли вы мне?

– Доверяю ли? – переспросила она, очевидно не понимая его.

– Я хочу сказать: можете ли вы положиться на меня?

– Конечно, могу!

– Отчего же вы не хотите, чтобы я оставил вас у себя?

– Вы оставили бы меня у себя? – переспросила она, став очень серьезной, – даже если бы… мы всегда оставались… только друзьями?

При последних словах она покраснела. На языке у Бурдуа вертелось: «Я этого не думал… напротив, когда-нибудь… может быть», но она так доверчиво глядела на него, что он не решился высказать это и под влиянием своей робкой застенчивости произнес слова, разрывавшие ему сердце.

– Ну, да… Я хочу быть вашим другом, вашим папочкой…

За эти слова он был награжден чудным взглядом с выражением глубокой признательности.

– Решено? – настаивал он. – Вы остаетесь у меня?

– Только не сегодня, – возразила она. – Я ничего с собой не взяла… Но завтра или послезавтра… когда хотите. Я устрою так, что мама выгонит меня.

Задумчивые спускались они рядом по извилистой, пологой дороге, которая ведет от террасы к станции Пон-де-Сен-Клу. Оба чувствовали, что между ними установилось полное внутреннее согласие, но натянутость от прежнего недоразумения еще не исчезла. Ни один из них не был в состоянии выразить словами, что между ними никогда не будет поднят вопрос о тех обстоятельствах, которые Куколка называла «глупостями»; но что они будут любить друга в глубоком, общечеловеческом смысле этого слова; что каждый нуждается в присутствии и привязанности другого.

Как будто дли того, чтобы запечатлеть этот молчаливый договор, Куколка вложила свою маленькую ручку в нитяной перчатке в большую руку Бурду а; он крепко сжал ее и, хотя на сердце у него было тяжело, он покорился новому порядку вещей и почувствовал себя почти счастливым. Они так и дошли до станции, держась за руки.

Через семь минут отходил пассажирский поезд. Желая избежать любопытных глаз, Бурдуа взял два билета первого класса. И действительно, в прибывшем поезде вагон первого класса оказался совсем пустой.

– Поверите ли? Ведь я никогда не ездила в первом; завтра я расскажу в мастерской, что прокатилась в первом классе, мне никто не поверит. – Она с любопытством осмотрела всю обстановку, поправила перед зеркалом шляпу и волосы, поглядела во все окна и наконец вернулась к Бурдуа, внимательно следившему за ней. – Как было весело! – проговорила она потягиваясь. – Только это утомительнее, чем проработать весь день в мастерской.

Усевшись рядом с Бурдуа, она взяла его за руку.

Он понял, что она хотела, но не смела поцеловать его, и подставил ей щеку. Она горячо поцеловала ее, как целуют дети для выражения признательности, а потом доверчиво положила голову на плечо друга и сказала:

– Мне опять хочется спать.

Бурдуа продолжал тихо сидеть.

Заметив, что жесткие перья на ее шляпе кололи ему глаза и уши, Куколка звонко расхохоталась.

– Какой вы милый! Даже не жалуетесь! – воскликнула она, сбросила шляпу на скамейку и снова прижалась головой к плечу Бурдуа.

Желая устроить ее поудобнее, он обнял ее за талию, удивляясь, что это нисколько не волнует его, вызывая в его сердце только глубокую нежность.

– Хорошо ли вам, Куколка? – прошептал он, но ответа не получил: она уже спала глубоким и спокойным сном.

Часто останавливаясь, поезд направлялся к Парижу по зеленой равнине, окаймленной на горизонте лесами. Красные лучи заходящего солнца силились побороть поднимавшийся с реки туман и дым промышленных предместий. Избегая малейшего движения, чтобы не разбудить Куколки, Бурдуа чувствовал, как в его груди отдавалось ее спокойное дыхание; курчавые волосы мягко задевали его щеки и подбородок, а пальцы его правой руки сжимали кожаный кушак, стягивавший тонкую талию Куколки. Его душу наполняло какое-то странное счастье, в котором удовольствие от сознания, что он не уступил низкому побуждению, смешивалось с эгоистичной радостью, что в его жизни не будет неприятных осложнений, что сам он избежал опасного приключения.

«Все прекрасно устраивается, – рассуждал он. – Я был одинок, а старость приближается. Брать в мои годы такую молодую любовницу глупо и просто отвратительно. Другое дело – приемная дочь. Она такая ласковая и наверно будет очень меня любить… А Житрак? – пронеслось вдруг в его голове. – Должно быть, он здорово посмеется над старым однокашником! Ну, да я не буду видеться с ним, вот и все, он мне вовсе не нужен. А Куколка перейдет в другую мастерскую… даже вовсе не станет ходить в мастерскую… Я дам ей некоторое образование. Она умненькая и в несколько уроков заткнет за пояс тех дурочек, что учатся в школах и монастырях… Да, конечно я не пущу ее больше в мастерские, в эти притоны разврата… Дорогая моя бедняжечка! Удивительно, как она еще осталась такой честной. Я не хочу подвергать ее такой опасности».