Куколка

— Идиот! — взорвался барабанщик. Будь у вехдена на подхвате что-то тяжелое, непременно запустил бы в самозванный генератор идей. — Куда мы на «Хаме» умотаем? К дэву в задницу?!

— Почему?!

Надежда рушилась, грозя погрести людей под обломками. Кляксы на обзорниках вновь задвигались, беря «Нейрам» во фланговые клещи. Сейчас фаги ничем не напоминали кровь на марле. Они размазывались по звездному небу, как маслянистая пленка по поверхности лужи. Ноздри затрепетали: в нос шибануло едкой вонью ацетона.

Лючано чихнул: до того явной была галлюцинация.

Космос на экранах шел зыбкими волнами. Мерцая гребнями, волны накатывали на корабль, грозя опрокинуть и утащить в пучину жалкую жестянку с горсткой перепуганных людей. Искалеченный звездолет держался на пределе.

— Всестихийник, Борготта, это вам не круизный лайнер, — восстановив естественное дыхание, Юлия смотрела на Тарталью с сочувствием. — И даже не яхта. На нем можно выйти с планеты на орбиту. На диверсионном «Хамелеоне» — чуть дальше. Все. До соседней планеты, и то не долетишь. Ни скорости, ни запаса хода. Соответственно, защита от атаки флуктуаций не предусмотрена конструкцией. Запустим двигун — считайте, пригласим фагов к столу. Кушать подано!

Помпилианку одолевала нервная болтливость. Умирать никому не хочется, даже стервам, выкованным из железа. Произнося слова вслух, соединяя их в торопливые фразы, кажется, что уговариваешь смерть обождать на пороге.

Минутку!.. еще одну минутку…

Костлявая деликатна, уверены мы. Леди до мозга костей, она постыдится взять и прервать человека, который ничего плохого ей не сделал!

— Почему они «Нейрам» сходу нашли? У нас аварийная утечка энергии. Для фагов это, как для акул — кровь в воде. За парсек чуют…

Сделав чудовищное усилие, женщина умолкла. Бледная, строгая, теперь она просто смотрела на обзорники. Корабль обречен, молчала Юлия. Вопрос лишь в том, сколько нам отпущено судьбой. Полчаса? Час? В любом случае, помощь опоздает.

Даже если сигнал Бижана пробился сквозь искажения континуума и мчится к загадочному Тамиру со скоростью света.

— Зафиксированы еще две флуктуации. Вектор движения — от Гаммы Змеи к нам.

— Класс?

— 1O и 1S.

— Они нас сожрут! Надо что-то делать!

— Не паникуй, Гив. Делаем, что можем. Проверь распределение экранов. Они должны накрывать рубку…

— Да! Да! Сейчас…

Гитарист опять выжидал до последнего. У йети была выдержка голема: окажись на его месте Лючано или дерганый барабанщик, палили бы в черный космос, как в монетку. Хищные кляксы сплошь облепили мониторы обзорников, когда турель с излучателями ожила. Стиснув зубы, подавшись вперед всем телом, Заль утопил до упора виртуальные гашетки.

Космос озарился рваными вспышками. Бестелесная дрянь, норовившая оплести «Нейрам» сотнями щупальцев, отшатнулась прочь. Словно птенец-гигант, корабль стремился вылупиться, вырваться к жизни, раскалывая скорлупу то здесь, то там. А проклятая скорлупа сопротивлялась, торопясь восстановиться, по-новой окружить клювастого птенца, обездвижить, заточить и переварить…

— Они не ушли! Стреляй!

— Вижу…

Зуд исчез. Вместе с ним сгинула и паника, сменившись тупой апатией. Корабль ожил, зашевелился. Вздрогнула, как от удара электротоком, сердечная мышца реактора, чтобы остыть навеки. По кишкам узких коридоров пробежала серия спазмов. Заиграли гитары в студии; струнным тихо вторила клавинола. Призрак Яцуо Кавабаты, лишенный ног, кружился в операторской — жучок-волчок, он улыбался, морща лакированную кожу в углах рта.

Стены и переборки стали прозрачными — не на уровне зрения, а в другом, недоступном обычному человеку диапазоне. Лючано проницал их каким-то новым органом, которому он не нашел бы названия ни на одном из языков Ойкумены.

«Быть может, на языке флуктуаций? — предположил маэстро Карл. — Если, конечно, такой язык существует?»

В голосе маэстро мелькнули знакомые интонации профессора Штильнера.

Жуткая, завораживающая фантасмагория объединяла в пестром балагане время, пространство, «Нейрам», кляксы за бортом и людей в обезумевшей жестянке. Твердость и незыблемость превращались в гибкость и изменчивость. Воздух обрел шершавую плотность. Звуки сделались видимыми. Ярчайшими сполохами они озаряли рубку, отражались от стен, возвращались и смешивались, растекаясь пятнами радуги, пролившейся с небес на землю.

Запах смертного пота бился в висках толчками крови.

На «Этне», во время атаки стаи, все было иначе.

Жить осталось считаные минуты. Апатия окутывала Лючано ватным одеялом. Заснуть и видеть сны мешал легкий, но болезненный интерес. Дрожь ожидания. Что дальше? В душе (сознании? желудке?..) шевелилось живое существо — готовое вырваться наружу, как бабочка из куколки, улететь прочь, освободиться…