Куколка

– Ну вот, так уже лучше. Намного лучше. Просто блеск! Ты даже не представляешь, какой ты красавчик. Жаль, что твоя девушка не видит тебя сейчас. Уверена, она полюбила бы тебя ещё больше… Однако, – обмолвилась Лиза со вздохом притворного сожаления, – она, увы, никогда больше не увидит тебя. Как и ты её. Не судьба вам, видно, быть вместе. У вашей лавстори не будет хеппи-энда. Ты расстроен этим, признайся?

Ответа она не услышала. Денис менее всего настроен был в эту минуту признаваться в чём-либо. К нестихавшей боли в челюсти прибавилась новая, не менее пронзительная и невыносимая. Его выдержки едва хватало на то, что терпеть эту двойную муку, явно превышавшую его и без того скудные – и продолжавшие стремительно иссякать – физические и душевные силы.

Лиза недовольно поморщилась.

– Опять ты немого из себя корчишь. Это, наконец, просто невежливо. Я же девушка, в конце концов. Ты у меня в гостях… ну, пусть и не совсем по своей воле. Но сути это не меняет. Мог бы быть немного общительнее. Не убыло б тебя, если б ты выдавил из себя пару-тройку слов. Неужели тебе самому неинтересно поделиться своими ощущениями? Ведь, уверена, таких у тебя ещё никогда не было… Да и не будет, – прибавила она, сумрачно ухмыльнувшись и потрогав пальцем кончик ножа. – Уж об этом-то я позабочусь. Из этого сарая не вышел ещё никто. Отсюда – только ногами вперёд!

И, убедительным тоном сделав это заявление, в правдивости которого у Дениса не было ни малейших оснований сомневаться, она вновь, чуть склонив голову, устремила на него пытливый, оценивающий взгляд и, выразительно шевельнув бровью, отметила:

– Нет, чего-то всё-таки не хватает для полноты картины. И крови, что ни говори, маловато. Надо добавить. И немедля!

И, опять подступив к нему, она таким же стремительным, неуловимым для глаз движением, каким отрезала ему пол уха, полоснула его по лбу, прочертив на нём тонкую, чуть изгибающуюся полосу.

Денис вновь машинально подался назад и глухо застонал. Струйка крови потекла по переносице, скользнула по узенькой бороздке между носом и левой щекой, залила губы и подбородок.

– Шикарно! – в восторге воскликнула Лиза и от полноты чувств отбросила нож и, совсем как маленькая девочка, захлопала в ладоши, как если бы перед ней был не полузамученный, залитый кровью человек, а миленький пушистый котёнок, к которому сама собой тянется рука, чтобы погладить его. – Вот теперь просто идеально! Именно так, как я люблю… Я ведь, можно сказать, художник в своём роде. Только мой холст – человеческая плоть, а кисть – хорошо отточенный нож, которым я малюю такие картины, что куда там всяким Пикассо и Дали. Они жалкие мазилы рядом со мной. Не каждый ведь, далеко не каждый сможет писать по живому, трепещущему от дикой боли телу, выслушивая одновременно стоны, крики, мольбы о пощаде… Нет, не каждый. Потому что хлипкие вы все, кишка у вас тонка. А у меня нет. Я могу. Я сильная! На всё способна… как мой отец… – бормотала она точно не в себе, расширив глаза и вздрагивая от внезапно накатившего на неё нервного возбуждения. – Вот это настоящее, истинное художество! Искусство высшего порядка. Искусство будущего! Прекрасное и свободное. Неистовый, неукротимый творческий полёт… Да-а, я уверена, так будут писать когда-нибудь, через много-много лет… когда уже не будет на этом свете нас всех… И даже память о нас сгинет без следа… будто и не было нас никогда…

Её всё более слабевшая и глохнувшая речь стихла окончательно, а вместе с нею схлынул и ненадолго овладевший Лизой энтузиазм. Блеск в её глазах поугас, зрачки сузились, лоб прорезала хмурая морщинка. Потом на её губах зазмеилась тонкая кривоватая улыбка, и она, разведя руками, с оттенком сожаления произнесла:

– Но, увы, моих художеств никто никогда не увидит. Мой редкостный, уникальный талант не оценят. Мне суждена участь непризнанного гения… Но оно и понятно, – её голос окреп, а улыбка сделалась ярче и увереннее, – моё искусство тайное, покрытое мраком, немного психоделическое. Оно не предназначено для всеобщего обозрения, для толпы. И мои, так сказать, картины хранятся в потайном месте. Совсем недалеко отсюда… И ты будешь там лежать, чувачок, – пообещала она Денису, игриво мигнув ему. – Вместе с остальными. Отличная у вас там компашка подобралась. Молодых, красивых… и мёртвых! – насмешливо-загробным голосом закончила она, потешно закатив глаза и скрестив руки на груди.

И тут же, не выдержав, разразилась таким безудержным, заразительным смехом, что даже бесстрастный, угрюмый Толян, глядя на неё, невольно чуть скривил своё застылое, каменное лицо, что, по-видимому, должно было означать улыбку. Валера же, не привыкший сдерживать себя и выражавший свои несложные чувства открыто и непосредственно, захохотал так громко и раскатисто, что от этих громоподобных звуков, казалось, вздрогнули ветхие стены старого сарая.

Ещё смеясь, Лиза значительно взглянула на Толяна и кивнула ему.

– Ну что, братан, я своё дело сделала. Душеньку свою маленько потешила. Теперь твой черёд. А то ты, гляжу, заждался уже.