Куколка

Киваю и поворачиваю лицо к солнцу: перевалило за полдень. От слез щиплет щеки, и кожа кажется нагретой изнутри. На губах, как нарочно, разгорается неостывший поцелуй мужа. Кто мне Марк на самом деле? Трогаю пальцами лицо, чувствуя, как намертво прилипли ко мне его прикосновения. Не верится, что утром таяла в его объятьях, а сейчас ненавижу и хочу вырвать из себя, как чертополох. Закусываю пальцы, стискиваю ими губы.

Найдите мне лекарство от любви…

— Расскажи, Аким, чем ты занимаешься? — говорю я быстро, балансируя на высоких пискливых нотах вперемешку с хрипом. Жму кулаки до боли в косточках, чтобы отрезвить себя.

— Работаю на фирме оператором, — отвечает тощий, уводя взгляд на крыши одинаковых серо-бурых высоток. — Скучная фигня. Картон, бумага, фломастеры и всякая канцелярская мелочь. А еще синий экран. Ну-дя-ти-на.

И почему мне кажется, что он врет? Не подаю вида.

Серый высушенный асфальт приятно прогревает подошвы кроссовок. Мы идем по тротуару, что забирает влево и изгибается полумесяцем. Над дорожкой склоняются длинные косы ив.

Впереди вижу дерево, к которому прижималась прошлым летом, когда думала, что Марк умер. Жалела его. Боялась, что не увижу. До судорог. А он…

Прогоняю наваждение. Ветер встряхивает шевелюрой исполинского растения, и мелкие тонкие листья, раскрашенные лимонным желтым, пикируют вниз.

— Пойдем быстрей, — говорю я. Хуже воспоминаний может быть только воспоминание на каждом шагу. Все напоминает о Марке. Будто Вселенная надо мной издевается.

Аким странно лыбится, а затем подает острый локоть. Соглашаюсь на такое внимание, хотя тощий мне категорически не импонирует.

— Лучше ты о себе расскажи. Мы ведь виделись с тобой прошлым летом. Ты поменялась очень. Будто горишь изнутри — красавица. Как последний год прошел?

Сглатываю. Что-нибудь полегче нельзя спросить?

— С детьми занимаюсь в клубе. Гимнастика, танцы, балет, немного йоги.

Комплимент пропускаю мимо ушей. Больно надо. Кто поверит, что я красивая с красными глазами и опухшими веками? Фальшь в каждом его слове.

— А я в детстве пробовал на бальные ходить, но не сложилось, — пожимает плечом Аким. — Ноги кривые, и руки не с того места растут.

Самокритика прелестная, только вот больше смахивает на подлизывание.

Я рассматриваю его профиль. Кого-то он мне напоминает, но никак не могу вспомнить. Или форма лица, или размах плеч… А может это выправка, как у солдата?

Нос у него, как у буратино: острый, дерзкий и чуть приподнятый на кончике. Подростковые прыщи сошли. Даже некий шарм появился во внешности. Но одет все так же безвкусно. Из-под широкой куртки, явно не его размера, выглядывает теплая рубашка в клетку. Джинсы цвета охры затертые и изношенные, с оттянутыми коленями. Зачем ко всему этому наряду черные туфли с острым носком напялил, непонятно?

Спускаясь по тропинке, мы направляемся к реке. Ветер дует в лицо, и в нем чувствуется еле заметный запах рыбы. По берегу растягивается кованое ограждение. Слева площадь, где сейчас шумят группы молодежи. Велики, ролики, скейты, чего только нет. А справа, в низину, уходит лесопосадка. Там забор и обрывается.

— Пойдем, — говорит Аким и направляет меня в густую тень под деревьями.

— Хватит уже ходить вокруг да около, — говорю я, отцепившись от него и отодвинувшись на безопасное расстояние. Грунтовая дорожка позволяет идти вдвоем. — Говори, откуда все знаешь? Ты же меня сейчас не просто так нашел. Ты в курсе, где Лиза?

Аким хмыкает. Резко так, будто крышку пепси открыли.

— Пока не знаю, но найду ее. Хочу этого не меньше тебя.

— Выкладывай, — приказываю, перепрыгивая через бордюр, что разделяет плиточную тропу и ковер из серого песка.

Пляж здесь тихий и пустой. Октябрь. Уже никто не купается: все сидят около воды на площади. Зачем идти в глушь, если можно повеселиться на чистых лавочках вместе с друзьями?

— Давай дойдем до… — Аким поворачивает корпус и показывает длинным пальцем куда-то в сторону. Какой же он вытянутый! Как спица. Даже выше стал, за время что я его не видела.

— А что там?

— Покажу.

И почему я ему не доверяю? Интуиция, как пчела, жужжит над плечом и заставляет меня сомневаться. Но я иду. Все равно делать нечего.

— Вика, ты знаешь о своем даре?

Поворачиваю голову. Да так резко, что деревья, кажется, изгибают стволы и наклоняются в одну сторону. Ворох мошек влетает в лицо. Это насекомые, или у меня перед глазами мир рассыпается?

— Не знаешь, значит. Ладно, — Аким идет чуть вперед и, раздвинув ветки кустовой акации, пропускает меня в нишу.

Между деревьями замерли несколько качелей. Одна высокая, парочка детских, а одна в виде лавочки — широкая с высокой спинкой.

Кощей приглашает меня к последней.

Я сажусь, не чувствуя ног и рук. Дар? О чем он бредит?

— Так ты не знаешь, что уже маг? — голос его писклявый и от улыбки искажается до противного скрипа.

— Что за ересь? — прыскаю и отодвигаюсь подальше, будто боясь заразиться его помешательством.

Аким жует губы какое-то время, а потом встает и быстро ходит туда-сюда передо мной.