Куколка для монстра

Подумав немного, я остановилась на двадцати семи. Давать себе меньше мне не хотелось, а цифра двадцать семь меня вполне устраивала. Ее еще не нужно скрывать, и в то же время она придает всем страстям осознанную зрелость. Да и что-то в самой глубине души подталкивало меня именно к этой цифре. Эрик и Фигаро моложе, Лапицкий чуть старше, а я нахожусь в блаженной полосе золотого сечения. В двадцать семь лет уже знают толк в самом изощренном сексе, но могут имитировать провинциальную застенчивость. Когда женщина в двадцать семь лет говорит мужчине: «Мне никогда ни с кем не было так хорошо, как с тобой», ее слова звучат более весомо, чем в двадцать два, и более правдоподобно, чем в сорок четыре… А в то, что мне предстоит говорить подобные слова по разным поводам, я верила свято: Лапицкий наверняка будет использовать меня в качестве дорогой подстилки ручной работы. Интересно, какова я в сексе? Мне еще не представлялось случая испытать себя на этом полигоне. Надеюсь, я не фригидна и не страдаю ни садомазохистскими комплексами, ни склонностью к брутальной групповухе. Хотя от меня можно ожидать чего угодно.

Признайся, тебе нравится, что от тебя можно ожидать чего угодно, сказала я себе и улыбнулась своему отражению.

Наскоро вымывшись и вытянувшись на свежем белье, я провалилась в свой обычный блаженный сон без сновидений. Ни убитый Фигаро, ни убитый Кожинов, ни убитый охранник, ни убитая горем Марго больше не волновали меня.

…Звонок Лапицкого разбудил меня поздним утром. Под его настойчивую трель я несколько минут лежала в кровати, восстанавливая события прошедшей ночи и приходя в себя. Нужно вставать, этот звонок поднимет и мертвого.

– Который час? – спросила я, позевывая и впуская капитана в дом.

– Половина двенадцатого, вставай, царство Божие проспишь.

– Если учесть, что я легла на рассвете, а моя аристократическая натура…

– О какой аристократической натуре ты говоришь? Посмотри на себя в зеркало!

– Уже посмотрела. И осталась почти довольна. Несколько штрихов, и я буду девочка что надо.

– Не сомневаюсь. Кстати, я и принес их тебе, эти несколько штрихов.

Не снимая ботинок, капитан прошел на кухню и вывалил на не убранный с вечера стол две увесистые пачки денег.

– Как и было обещано, – прокомментировал свои действия он, – на экипировку, а также шпильки и булавки. Средства подотчетные, напишешь список и приложишь чеки. Все понятно?

– Господи, какая ментовская приземленность, – развеселилась я.

– Не ментовская, не ментовская. Не смей называть меня ментом, – капитан внезапно вспылил.

– Извини, – лучше не заводить его с утра, трезво подумала я, – беру свои слова назад.

– Не вздумай потратить бабки на карамель и пирожные. Тебе нужно быть в форме…

– ..а также пресс подкачать. Сама знаю, – я укоризненно посмотрела на Лапицкого, он сразу сник и извинительно хмыкнул.

– Ну, тогда побежал. Заеду вечером, посмотрю, чего ты накупила.

– В котором часу?

– Это важно? Ты уже назначаешь аудиенции?

– Это важно. Я должна быть во всеоружии.

– Для чего?

– Чтобы попытаться соблазнить тебя, если получится. Как тебе такая идея?

– Никак. Но можешь попытаться, хотя предупреждаю – ничего не выйдет.

– Почему? Ты не любишь женщин? Или твоей единственной мечтой была киношная Марго в ранней юности и погибший майор Марилов в ранней зрелости?

Кажется, я перегнула палку, Лапицкий ударил – в который раз! – меня по щеке.

– Не зарывайся, девочка! – яростно прошептал он. – И укороти язык. Упражняться в остроумии будешь на тех людях, которых я тебе укажу. Ты поняла?

– Да. Прости.

– Прощаю. Но только на первый раз. И советую тебе не играть с огнем.

– А может быть, я прирожденная глотательница огня, а также глотательница шпаг и женщина-змея?

– Насчет последнего нисколько не сомневаюсь, – серьезно сказал капитан. – Если ничего не изменится – буду в одиннадцать.

…Закрыв за ним дверь, я взяла со стола пачки денег и отправилась с ними в кровать. Но спать не хотелось. Закинув руки за голову и краем глаза разглядывая деньги, я принялась составлять план действий. Купюры по десять тысяч, на глаз их по сорок-пятьдесят в каждой пачке, итого миллионов восемь-десять. Жалкая сумма, если учесть мою прошлую жизнь и соболью шубу, которая преданно висит в прихожей. Соболья шуба – все, что у меня осталось от Анны до катастрофы, от Эрика до убийства. Но я должна в нее уложиться, будем рассматривать ее как трамплин в лучезарное, полное опасностей будущее – от осознания этого я даже зажмурилась. Ты очень кстати вспомнила об Эрике, девочка, он, пусть даже мертвый, послужит твоим проводником по тебе же самой. Нужно только попытаться восстановить все то, что он рассказывал тебе о тебе, воспринять это как руководство к действию – и тогда все станет на свои места.