Куколка для Немезиды

За плечами Владимира Свиягина был крепкий, стабильный бизнес c таинственным прошлым, два коротких брака, один взрослый ребенок и старый немецкий шкаф, наполненный фарфоровыми статуэтками. Первый брак напоминал о себе звонками из-за океана, частыми просьбами денег и множеством фотографий в старых альбомах. Первая супруга эти фотографические воспоминания не стала тащить с собой в новую жизнь, а Cвиягин, взявший за правило ничего не выбрасывать, бережно хранил их в тумбе письменного стола. Взрослый ребенок напоминал о себе два раза в год – открыткой к Новому году и письмом к дню рождения. Старый немецкий шкаф, наполненный редким фарфором, – итог многолетних поисков, сомнительных и не очень сделок, его отрада и отдушина – напоминал о себе по десять раз на дню. Более того, Свиягин сам любил надоедать этому шкафу. Не проходило дня, чтобы он не раскрывал стеклянные дверцы и, прикусив нижнюю губу, замирая, переставлял хрупкие фигурки с места на место, вытирал с них пыль, разглядывал уже выученные наизусть клейма. После он садился перед раскрытым шкафом в глубокое кресло и в полном молчании созерцал свою коллекцию, которая была собрана в буквальном смысле по помойкам, по старым затхлым европейским магазинчикам и на дорогих аукционах. Друзья по этому поводу язвили:

– У тебя даже одежды нет приличной для шастанья по мусорным бакам! Все больше Бриони да Валентино.

Свиягин только улыбался. «Ах, какие помойки в Рангуне!» – думал он, вспоминая, как на задворках какой-то гостинички откопал старого фарфорового слона. Тот был без клейма, обязательного атрибута коллекционной вещи, но Свиягин и так все понял про свою находку. Слон был стар, как этот город, который поливался сейчас жутким дождем. Поначалу в своих увлечениях Свиягин кидался в тематические крайности. Был «стеклянный» период, когда его дом заполнился невзрачным советским стеклом: бокалами, салатниками, вазами, которые в пятидесятых годах имелись в каждом профсоюзном санатории. Стоила такая посуда сущие копейки, но облик этих незамысловатых предметов в полной мере отражал эпоху, что более всего ценил Свиягин. Затем последовал фарфор Копенгагенской королевской мануфактры – вещи дорогие, немного «холодные» из-за своей голубоватой глазури. Особенно Свиягину нравилась серия птиц – на полках у него появились огромные сизые вороны, небесного цвета снегири и лиловатые чайки. Дальше последовал период «Конаково» – старой советской фабрики, которая выпускала изумительный фаянс и майолику. Краски у этих предметов были сочными, плавно перетекающими друг в друга. «Конаково» считалось тоже недорогим, но Свиягин лишь отмахивался от советчиков.

– Одна только английская фарфоровая фабрика в Дерби имела пять периодов! Объять необъятное невозможно, поэтому, что захотелось, то и собираю!

Прошло три года, и Свиягин уже с жадностью, граничащей с милым помешательством, собирал ВСЕ. В это понятие входили простые, часто встречающиеся фигурки ленинградского фарфорового завода, и порцелайновые редкости венских мастеров, и китайские вазы разной степени ценности…

В сорок лет Свиягин понял, что ничего и никого роднее безмолвных, покрытых глазурью и расписанных статуэток у него нет. В его отношениях с коллекцией была завидная стабильность, обоюдная преданность, а главное – предсказуемость. То есть все то, чего недоставало в семейной жизни. И в деловой. Фарфор был красивый, изящный и хрупкий. В то время как семейная жизнь и бизнес имели совсем другую характеристику. Шкаф с фарфором сначала стоял у него в доме, но потом он перевез его со всем содержимым к себе в офис – так обычно поступают старые мужья, которые боятся упустить из поля зрения своих молодых жен.

Иногда Свиягин «выводил» свой фарфор в свет: два раза в год его коллекция становилась украшением антикварного салона. К нему подходили восхищенные почетные гости, коллеги, рядовые посетители и, подавляя зависть, вслух удивлялись чутью, терпению и самоотверженности, с которыми он годами, не отвлекаясь на приятные соблазны, собирал свои хрупкие сокровища. Свиягин, в дорогом итальянском костюме, поблескивая золотыми очками на кончике носа, привычно горделиво всех благодарил за внимание к его скромной персоне и без устали рассказывал, с чего начиналась эта коллекция.

– Чистая случайность, чистая случайность! – Свиягин разводил руками. – Открываю коробку, оттуда выскальзывает что-то в вощеной бумаге. Хорошо, что падает на ковер, я поднимаю – а это дивная фигурка, причем личико не идеальной красоты, но… – Тут Свиягин подводил слушателя к заветной полке. – Индивидуальность. Что самое главное в человеке, то и в статуэтке главное: непохожесть, неповторимость, особенность.