Кукольник

– Трагедия… – ломающимся баском солидно откликнулся Степашка.

Никита почесал кончик носа.

– Драка… Не, не драка – драмба!

– Сам ты драмба! – Анюта захихикала. – Драма, тупяк!

– Что есть трагедия?

– А вот Анька от любови к Степке на суку повесится, – выдал версию мстительный Никита, – а мы с вами плакать-рыдать станем… И выйдет чистая трагендия!

– Ну, допустим. Что есть драма?

– А сук обломится, а я как упаду, как стану вместе с вами плакать, а потом пойдем кашу есть! – затараторила егоза Анюта, сверкая на конопатого обидчика глазищами, похожими на васильки. – А вы мне ленточку в косы подарите! И получится драма…

– В целом, верно. И последнее: что есть комедия?

Степашка расправил плечи и ухмыльнулся:

– А я сейчас Никите по жопе надаю, чтоб не болтал помелом, а вы, пан директор, хохотать зачнете. Вот и получится для вас комедия, для Никитки, козла рогатого, трагедия, а для Анюты – драма. Для нее все чистая драма…

– А для тебя? – спросил Лючано.

– А для меня – радость великая и удовольствие…

И Степашка прищурился вслед конопатому бедствию, удирающему прочь во все лопатки.

Ночью он случайно подслушал разговор Никиты со Степашкой.

В раскрытое окно доносился табачный дух: парни тайком баловались самокрутками, выйдя на свежий воздух. Возле светильника крутились мелкие бабочки, обжигая крылышки. Кровать скрипела, когда Лючано ворочался с боку на бок. А он все равно ворочался, и прислушивался, и понимал, что никуда не уедет, не улетит и не убежит.

Хоть за шиворот судьба тащи, а никуда.

И конец разговору.

– Злодей мне сегодня чуть не врезал… Я ж почуял: сейчас ка-ак даст больно!

– Ну?

– Вот те и ну… Не дал, оставил без трёпки.

– Должно быть, ты, Стёпа, ошибку допустил.

– Ага…

– Злодей и собрался треснуть, да пожалел. Или ты ошибку сам поправил…

– Он не со зла, Никитка, ты не думай. И Анюте разъясни. Науку, ее завсегда кулаком вколачивают, я знаю. Иначе не запоминается.

– Я и не думаю. И Анюта без меня все понимает. Она мне первая сказала: бьёт, значит, любит. Ей так бабка Катерина завещала. Мудрость, мол, бабья.

– Ох уж мне эти бабы!.. с их мудростью…

– Она еще сказала: боль – она разная. Не всегда больно от гнева делают. Бывает, что и от любви…

– Тоже бабская мудрость?

– Наверное. Она дура, Анюта, а вот поди ж ты…

– Ну и хорошо.

– Я знаю, что хорошо. Я за Злодея кому хошь горло вырву. Веришь?

– Верю. Ну, курнем напоследок, и спать.

«И спать», – повторил Лючано, тихо смеясь.

Он и не знал, что уже спит.

Ему снился евгенический центр «Грядущее», где его умело скрещивали с миловидными вудуни, брамайни и вехденками. Их дети сохраняли все положительные свойства матерей-энергетов, профессор Штильнер радовался, прыгая до потолка и почему-то надувая воздушные шарики, а Лючано не хотел скрещиваться в его присутствии, стеснялся и требовал, чтобы профессора вывели прочь.

Но потом из новорожденных детей составили труппу невропастов, театр «Вертеп» улетел на гастроли, и все стало хорошо.

Очень хорошо.

«Спи, малыш! – шепнула тетушка Фелиция, а может быть, маэстро Карл, а может быть, Королева Боль. – Спи, уже поздно…»

Глава девятая Раб и хозяин

I

Очнулся Лючано оттого, что его куда-то тащили. Ноги волочились по земле – пятки то и дело подпрыгивали на ухабах и выбоинах. Нет, это не выбоины. Это булыжники мостовой. Значит, они не ушли далеко.

Кто же его тащит?

«Хозяин?!»

Он повернул голову, желая рассмотреть спасителя. В мозгу без промедления качнулся тяжелый маятник боли – секира, подвешенная на цепи. Лючано застонал сквозь зубы. Скосив левый глаз, он увидел мундир песочного цвета с окровавленным рукавом.

«И впрямь – хозяин! А помогает ему Сунгхари. Больше некому…»

Он сделал попытку переставлять ноги самостоятельно, но потерпел фиаско. Тем более, что Тумидус с брамайни тащили его под руки лицом назад. Тут и здоровый не сразу сообразишь, как лучше переступать! А получив по башке лопатой – и подавно.

Мысли ворочались снулыми рыбинами, без звука разевая рты.

Ну и пусть. Пусть тащит. Хозяин – раба. Ха-ха! Весело. Если б еще голова не болела. Надо сдерживаться. Иначе боль хлынет на доброго, благородного хозяина, и все мы свалимся на мостовую – биться в корчах. Полное веселье начнется. Кстати, а куда мы торопимся?

Трое людей свернули в подворотню.

Двор.

Три ступеньки: бам, бам, бам – пятками.

Хорошо, что не головой.

Подъезд.

…Зачем?!

Дальше был краткий провал. Кажется, он сперва начал бредить, хихикая невпопад, а затем снова потерял сознание.

Когда Лючано пришел в себя, то обнаружил, что медленно сползает по стене на грязный пол, а брамайни изо всех сил старается его удержать. Окружающая реальность наводила тоску почище бреда – там, в помрачении рассудка, хоть хихикалось, а тут не было ничего веселого. Сумрак подъезда. Затхлая вонь мочи и квашеной капусты. Прохладная стена, в которую упираются лопатки. Перила лестницы уходят наверх, к квартирам, где валяется парализованная «ботва».

Тумидуса рядом не обнаружилось.

«Куда он подевался? Тащил-тащил – и бросил?»

– Быстро, вниз! В подвал.

Властный шепот обжег ухо, заставив оторваться от стены.