Кукурузный мёд (сборник)

Фусу думала, что у них с Лоринковым роман. Это значило, что он приходил потрахать ее пьяным в кредит… Они отошли за занавеси и дама, краснея, позволила поручику вынуть из себя бумажную розу, после чего занять собой освободившееся место. Меланхолично двигаясь, и прощаясь с эмиграцией, Лоринков жадно вдохнул запах оголодавшей пизды.

– Любимый мой, – шепотом сказала Корина.

– Я все знаю, не езжайте никуда! – сказала она.

– О-о-о, – сказал Лоринков.

– Этот Ерну чудовище, он говорит женщинам ужасные вещи, – сказала она.

– У-у-у, – сказал Лоринков.

– Поструктурализм, экзогамия, экзистенциализм, – сказала она.

– Он оригинал, – сказал Лоринков.

– Что вам та Румыния, возвращайтесь на родину, – сказала Фусу.

– У меня связи с Кишиневом, – сказала она.

– ЧТО? – сказал Лоринков и остановился.

– Да трахайте же! – сказала Фусу.

– Можно подумать, вы не в курсе, что в эмиграции каждый второй стукач, – сказала она.

– Верно, – сказал Лоринков и задвигался.

– Министерство репатриации обеспечит вам безопасность, если вы покаетесь, – сказала Корина.

–… И поставите в революционном театре Кишинева Аутентичную Молдавскую Пьесу, – сказала она.

– Это как? – спросил Лоринков.

– Ну, они хотят, чтобы там было про цыган, и чтоб молдаване, и кибитки, и обязательно Кустурица, и чтобы это было очень по-доброму, – сказала она.

– В общем, все на ваше усмотрение, главное условие, чтобы была кобыла, – сказала Корина.

– И чтобы ее звали Икибуца, это в честь дочери какого-то бонзы, девчонка умерла от дифтерита, – сказала Корина.

– И чтобы Обязательно по-доброму, – сказала она.

– Ну как, согласны? – сказала Корина.

– Нет, – сказал Лоринков.

– Я не умею по-доброму, – сказал Лоринков.

– Кончай, сучка!!! – сказал он

Корина, извиваясь, кончила. Лоринков тоже кончил. Мне будет не хватать ее, подумал он о проститутке. Обязательно напишу об этом книгу, подумал он. Если уцелею, подумал он. Даже название придумалось красивое. «Прощание в Стамбуле»… Поручик расплатился. Обычно роза оставалась клиенту. Но Лоринков чувствовал себя в эту ночь миллионером.

– А это вам! – сказал он.

И вернул розу на место.

* * *

Стоя в моторной лодчонке, плывшей по течению Прута с выключенным двигателем, Лоринков жадно глядел в непроницаемую тьму. В десяти метрах от него была Молдавия. И он не видел ни сантиметра Молдавии. Ночь, – черная, как густые чернила, за хранение которых в Молдавии нынче давали 25 лет «строгача», – скрыла от Лоринкова его родину… Они плыли от Стамбула трое суток, дождались ночи у лимана, а потом поднялись вверх по Пруту. Ведь Молдавия не пропускала через себя путешественников из «бывших»…

Штабс-капитан Ерну дернул его за рукав.

– А вот и наша пристань, – сказал он шепотом.

– Сходим, и в Клуж, – сказал он.

– Ресторан, театр, девочки, еда, – сказал он.

– Странно, да? – сказал Лоринков.

– Всего каких-то 20 метров, и уже Молдавия, – сказал он, угадывая страны за плеском Прута.

– Лоринков, право, вы же не жид-с ностальгировать, – сказал штабс-капитан Ерну.

– Нас ждет Румыния, – сказал он.

– Театр, признание, Евросоюз, девочки, – снова напомнил он.

– Господи, да эти кретины европейцы, они же как дети, – сказал он.

– Наплетем им про Ленина, колючую проволоку, тоталитаризм, оковы, – сказал он.

– Двадцать лет купоны стричь будем, – сказал он.

– Идемте, дружище, – сказал он.

– Лоринков, вы же русский, на кой вам эта Молдавия сраная, – сказал он.

– Извините, – сказал Лоринков.

– Я… – сказал он.

– В общем я… ну остаюсь, – сказал Лоринков.

– Через час будет пограничный обход, – сказал Ерну.

– Они нас не пустят, так что я вынужден просить вас поторопиться, – сказал он.

– Нас встречающие ждут, – указал он быстро мелькающие на румынской стороне руки огоньки.

– Нет, право, – сказал Лоринков.

Офицеры поглядели друг на друга. Потом штабс-капитан Ерну молча снял с пояса пистолет, сунул Лоринкову в карман шинели. Вытащил денег из нагрудного кармана, поделил пополам, сунул в руки пакет с едой. Отдал мобилу с игрой «змейка». Обнял. Перекрестил.

– Простите Лоринков, – сказал он и всхлипнул.

– А я не могу… нет, – сказал он.

– Нищета, грязь, кровь, молдаване эти… – сказал он.

– Нет, я не смогу, простите, – сказал он.

– И вы меня простите, – сказал Лоринков.

– Ну, прощайте, – сказал он.

– Как ступите на землю Молдавии… – сказал Ерну.

–… поцелуйте ее за меня, – сказал Ерну.

– На кой, я же русский, – сказал Лоринков.

Офицеры смущенно рассмеялись.

Потом штабс-капитан Ерну резко повернулся и ушел навсегда.

Поручик Лоринков послушал негромкие разговоры на румынской стороне и подогнал лодку к молдавскому берегу. Подумал, и перевернул. Дождался, пока течение не унесет перевернутую моторку, и, пригибаясь, пополз к дереву, за которым, – он знал, – была застава молдавских пограничников. Лоринков знал, что он идет уже по Молдавии, но ничего, почему-то, не чувствовал. У дерева поручик дождался, когда начнет светать, потому что в этот час сон самый крепкий.

* * *