Кукушата, или Жалобная песнь для успокоения сердца

В поселке понимали, что это невероятное событие поднимет на новый уровень Голятвино в глазах областного начальства и вдохнет в него новую жизнь.

Какую жизнь? Да всякую. У нас жизней много. Станут в церкви больше проволоки делать, станут больше лоскутков кроить Сандре на платье. А уж огурцов на грядке у Наполеончика увеличится – не сосчитать, и поросят у Чушки станет вдвое или втрое больше.

Так мы понимали счастливое обновление нашей голяковской жизни в свете происшедших событий.

И у нас, конечно, в «спеце» будет обновление, как же без него! Может, еще одного сторожа прибавят или милиционера для порядка; а то и второй карцер пристроят! Обновление, как говорят, обычно со строительства главных учреждений начинается. А что может быть главней карцера, если он всем нам жизненно необходим, чтобы стать настоящими людьми!

В середине ночи в тишине пронесся ни с чем не сравнимый клик. Непонятно прозвучало, то ли петушком кукарекнули, то ли кукушкой прокуковали. Все говорили по-разному и слышали по-разному, но поняли одинаково.

Вспоминают, что после того странного звука, неведомо откуда прозвучавшего, какие-то мгновения, довольно долгие, стояла полнейшая тишина. Даже шороха не услышалось. Вздоха не прозвучало, одеяло не прошелестело – мертво в воздухе.

И вдруг поднялось.

Да нет, и не поднялось, и не возникло где-то, а взорвалось в том самом воздухе, а может, это воздух и взорвался!

Ухнуло, грохнуло, взревело и пронеслось, вокруг и прочь, наружу. Словом, бомба взорвалась, хотя, конечно, никакой бомбы в помине не было. Вот в каждом из нас, уж точно, бомба была. А вот какой такой силой все запалы в одно мгновение подожгли, никто сказать не может.

Голоса пронеслись по коридору, все нарастая и нарастая, и это не были отдельные крики, слитые в единый ор… Это был сразу единый крик, выкрик, рык, предвещавший нечто звериное, неуправляемое, кровавое… Дикое!

Бунт, одним словом.

Бунт.

38

Бесик, не отрывавший глаз от бугра, который в утренней дымке то возникал, то пропадал, вдруг вскрикнул:

– Они машут! – И указал пальцем.

– Кому машут? Нам? – спросил Шахтер.

– Нам! Нам! Вон же!

– Стреляй! – приказал Шахтер Моте. – Чтобы не мелькали перед глазами.

– Стрелять? – спросил Мотя.

Сандра промычала, она была за то, чтобы стреляли. Она пролаяла, поясняя, что надо в них бить и бить.

А я сказал:

– Конечно, надо стрелять!

– Хоть раз пальни! – крикнул Сверчок.

Я так понял, что все хотели, чтобы Мотя пальнул. И не в платке, которым там махали, дело. Хотелось выстрелить, чтобы самих себя услышать. И самим себе доказать: ага, палим, значит, мы тут еще кое-что могем! А не похоронены вашими легавыми усилиями!

Мотя совсем было решил пальнуть и уж прицелился, но вдруг опустил ружье и растерянно произнес:

– Идут…

– Так пали! Пали!

– Чего ты кричишь? – обернулся он к Бесику. – Не видишь, что ли, это же баба! Баба идет! И машет!

– Какая еще баба?

Шахтер с другой стороны сарая прибежал посмотреть и сразу определил:

– Это Туся.

– А что Туся? Не ихняя? И в нее пальнем!

– Но если она чего сказать хочет?

– А нам не надо говорить! – воскликнул Бесик. – Мы сегодня сами говорим! Это они пусть слушают, как мы им говорим! Из ружья!

Я еще раз воткнул глаз в щель и вдруг понял, что это за женщина. Никакая не Туся. Это Маша. Я сразу узнал ее, когда она подошла ближе.

Я произнес:

– Это моя тетка идет.

Хотя теперь все ясно видели, что идет с платком в руке моя тетка Маша.

– Ну, что? Стрелять? Нет? – спросил Мотя.

– В тетку-то?

– В тетку! – подтвердил зло Бесик. – А зачем она идет?

– Она же к тебе идет? – поинтересовался Ангел.

– Не знаю, – ответил я.

– Конечно, к тебе! Приехала!

– Где они ее только разыскали…

Я посмотрел в щель и попросил Мотю:

– Не надо в нее стрелять, а?

Но оборачивался я к Бесику, я знал, что он среди нас первым может крикнуть: «Пали!»

– Пожалел? – буркнул Шахтер. Он уже успокоился и стал собирать соломку, чтобы закурить.

– Ну и что… – сказал я. – Не пожалел, а вообще…

– Нет, пожалел. А они не пожалеют…

– А Маша-то при чем?

– При том! Идет, не боится! Дать бы по ногам!

Я промолчал. Я знал, что теперь не дадут. Смотрел, как она, дурочка, все размахивая глупым платочком, идет к нам, спотыкаясь об ямки и не замечая их, а слепо глядя на наш сарай. Ну ясно, что она нас не видела, а мы ее видели. Мы смотрели, затаив дыхание.

Она встала в десяти метрах от дверей сарая и, крутя головой, чтобы понять, где мы и где, наверное, я, спросила:

– Сергей! Я к тебе… Ты меня слышишь?

Все в сарае повернулись ко мне. А Мотя кивнул: говори.

– Я тебя слышу, – ответил я в щель.

Теперь она знала, где я сижу, и смотрела в мою сторону:

– Ты вот что… Скажи ребятам, что надо сдаваться… Они там вооружены… Понимаешь?

– Ну и что? – крикнул Бесик.

Маша повернула лицо в его сторону:

– Но они же вас штурмовать хотят!

– Ну и что! – опять крикнул Бесик.

Маша замолчала, и я увидел: она волнуется и никак не может найти нужных слов. Да и вообще, будто девочка, стоит растерянная перед нашим дулом, хотя, может, и не знает, что мы еще способны пальнуть.