Кукушка

Наваждение сгинуло, брат Томас вздрогнул и растерянно заморгал. Девушка по-прежнему смотрела на него, и теперь её лицо, открытое и беззащитное, ставшее каким-то детским, показалось Томасу неуловимо знакомым, будто он знал её Раньше, давно-давно, знал, но забыл, а теперь начинал вспоминать. Взгляд её был неподвижным, устремлённым в никуда — так смотрят кошки осенью. Брат Томас никогда не видел, чтобы так смотрели люди. Похоже, она ничего не замечала вокруг.

Все прочие глядели на него с неприкрытым беспокойством:

— Брат Томас... брат Томас?..

Он огляделся. Облизал пересохшие губы. Язык был липкий, непослушный. Привычная латынь застревала в горле:

— Препроводите её... в комнату... которая... которые... — Он опять запнулся.

И тут, на его счастье, вдруг послышались шаги — это вернулся брат Себастьян. Томас с облегчением перевёл дух. Старший монах, войдя, сразу смерил взглядом пленницу и удовлетворённо кивнул.

— Она уже осмотрена? — спросил он.

— Д-да, отче. Вот с-свидетельство. Мы не нашли... то есть я хочу сказать: мастер Людгер не нашёл у неё н-н... н-н... никаких отметин.

Брат Себастьян развернул пергамент и забегал взглядом по строчкам. Нахмурился.

— А то пятно?.. Впрочем, да, вижу. Одежду проверили?

— Одежду? Н-нет...

— Мой юный Томас! — В голосе священника зазвучали наставительные нотки. Если ты и дальше будешь так невнимателен, из тебя получится плохой член братства и никудышный секретарь. Ты ли не присутствовал на девяти процессах? Ведьма иногда может прятать амулеты, снадобья и прочие бесовские предметы в одежде и в волосах, для этого её и требуется осмотреть. Аккуратность, прилежание, умение подмечать детали — вот истинные доблести монаха братства проповедников. Раньше ты не допускал таких ошибок. Пять «Отче наш» по-гречески сегодня перед сном и пять вязанок хвороста с утра, после службы — пойдёшь с конверсами. Вы. — Он повернулся и указал на Иоганна. — Да, вы. Подайте сюда её платье.

Дотошно осмотрев все швы и складки и не найдя в них ничего подозрительного, брат Себастьян поворошил груду срезанных волос на полу и снова довольно кивнул.

— Отведите женщину обратно в её комнату и дайте ей воды, — распорядился он. — Ни хлеба, ни вина, только воды. Не снимайте с неё верёвок, не позволяйте ей ложиться или сидеть. Лучше вообще вынесите оттуда кровать.

— Уже вынесли, — хрипло объявил Санчес. Взгляд его неотрывно следил за девушкой.

— Похвально, — одобрил брат Себастьян.

— Стараемся.

Если желает, может стоять на коленях и читать молитву. — Священник повернулся к девушке. — Что ж, дочь моя, у тебя есть ещё немного времени, чтобы подумать. От того, что ты нам скажешь, впрямую зависит твоя судьба. Смирись с наказанием. Краткая и преходящая боль избавит тебя от вечных мук. Радуйся, что тебя схватили и будут судить. Ты избавишься наконец от демонов и не погрязнешь окончательно в грехах. Будь благодарна судьям: они делают для тебя больше, чем те, кто стремится тебя выгородить. Мы навестим тебя сегодня после ноны и тогда...

Тут в двери постучали и на пороге объявился брат Жеан с молотком в одной руке и новыми оковами в другой. Судя по их виду, молодой кузнец не стал возиться с цепью — это было б слишком сложно, а просто подрубил и уменьшил браслеты.

— Готово, отче.

— A! Mui bueno. Приступайте.

Стражники, уже подхватившие Ялку под руки, чтоб вытолкать в коридор, развернули её и усадили обратно. Иоганн и брат Жеан придвинули жаровню и принялись раздувать погасшие угли каминными мехами. Искры полетели во все стороны, дохнуло чадом.

— Она должна заплатить за заковку, — напомнил Санчес. — Сколько у вас тут берут за это, брат Жеан?

— Нисколько, — поколебавшись, ответил он. — Я лишь смиренный раб Божий, как и мои братья. Я... не могу брать деньги

— Полно, брат Жеан, нечего её жалеть — закон есть закон. Пускай заплатит монастырю.

— У неё всё равно ничего нет.

— Можете забрать её одежду, — разрешил брат Себастьян.

Замерев от ужаса и отвращения, девушка могла только бессильно наблюдать, как ей на ноги прилаживают железные браслеты. Горячий металл обжигал, ей стало дурно, она едва сдерживала тошноту. Она, наверное, и вовсе бы упала, если бы всё это время Золтан не держал её сзади за плечи. Когда забивали последнюю заклёпку, четырёхпалая рука его, доселе неподвижная, едва заметно дрогнула и сжалась, словно ободряя девушку: «Держись».

Хагг не мог помочь, но он, по крайней мере, дал понять, что она не одинока. Это было мало, бесконечно мало, но сейчас Ялка была благодарна и за это.

* * *

Карандаш ударил по доске.

— Октавия! Что за негодница... Перестань вертеться! Я сказал, чтоб ты сидела смирно, так сиди! Немного осталось.