Кукушка

Тот кивнул и грустно улыбнулся. Чёрная одежда, пелерина и сапоги делали его почти невидимым в ночи, и только белое лицо и такие же волосы выглядели ещё белее — казалось, будто они светятся каким-то внутренним, нетварным светом.

— Я думала, вы не поехали с нами, что вы ушли из «Песколаза»! Что вы здесь делаете? Вы шли за мной, да?

— Я пришёл, чтоб помочь, — ответил он. — Ты ведь идёшь искать Фрица?

— Да… А вы его видели?

— Видел. Дай руку.

Пальцы беловолосого дудочника были тонкими и холодными, словно отлитыми изо льда. Девочка вздрогнула, но руки не отняла. Пошла рядом.

— Мне нужно что-то сказать тебе, Октавия, — проговорил ван Хорн, уверенно шагая вверх, к холму, на котором стояли повозки маркитантов. — Что-то очень важное.

— Про что?

— Про твоего отца.

Октавия остановилась так резко, что её ладошка выскользнула из холодных пальцев.

— Вы знаете, где папа! Где он? Он здесь?

Ван Хорн снова грустно улыбнулся. Присел перед девочкой и запахнул на ней плащ.

— Послушай меня, дитя, — сказал он. — Послушай и постарайся понять. Мне будет трудно это объяснить… но ты всё равно постарайся понять.

Октавия наморщила лоб.

— Что понять? — спросила она. Внезапно детское личико исказилось пониманием. — Вы хочете сказать, что папа…забыл про меня?

— Забыл? — Теперь уже ван Хорн нахмурил брови, затем лицо его посветлело. — Пожалуй, да… — задумчиво сказал он. — Да, в некотором роде забыл. Но ты должна помнить о нём, очень сильно помнить! И очень сильно ждать.

— И очень хотеть, чтоб он пришёл к тебе. Вернулся. Вспомнил. Поняла?

— Поняла. А зачем?

— Так надо. Ты ведь хорошо помнишь его?

— Конечно, хорошо! Только почему вы мне всё это говорите?

— Завтра утром, — продолжал дудочник, будто не слыша вопроса, — в лагере состоится казнь. Казнят одного человека.

— Какого человека, дядя Хорн?

— Я не буду объяснять — тебе это знать ни к чему. Его зовут Лис.

— Он плохой?

— Не очень… Наверняка там будут Фриц и та девушка — помнишь? — из гостиницы на песках.

— Ялка? Да, я помню. Мы ещё разбрасывали руны…

— Держись подле них. Не отходи далеко.

— А они меня не прогонят?

— Постарайся сделать так, чтоб не прогнали. Тебе, наверно, будет страшно… Это очень страшно, когда умирают люди. Маленьким детям нельзя это видеть. Но ты потерпи. Так надо. Терпи и думай о своём отце. Закрой глаза — и думай. Заткни ушки — и думай. И желай, чтоб он вернулся. Сильно-сильно.

— Я всегда его жду! — пылко сказала девочка.

Ван Хорн рассмеялся, ласково щёлкнул её по носу, но даже в его смехе прозвучало что-то грустное, как в лунном свете, или в опадающей листве, или в крике северных гусей, летящих осенью на юг. Пока Октавия ойкала, хваталась за нос и ловила падающего Пьеро, ван Хорн уже посерьёзнел.

— Ты умница, — сказал он, — и ты действительно умеешь ждать… Но надо ждать в десять, в двадцать раз сильнее, если хочешь, чтобы он вернулся!

— Откуда вернулся?

— А вот этого я тебе не скажу.

Ночь, дождь, усталость и сонливость — всё это придавало сцене оттенок нереальности. Октавия чувствовала себя так, словно оказалась в каком-то другом, не нашем мире. От этого человека исходило странное ощущение уверенности, защищённости. Октавия и в прошлые разы об этом думала, а сейчас вдруг поймала себя на том, что её сбитые деревянными башмачками ноги больше не болят, в горле перестало першить, а заложенный нос стал нормально дышать. И вообще она чувствовала себя небывало легко и свободно. Если б на месте ван Хорна был кто-то другой — Тойфель, господин Карл или даже Фриц, — она бы всё равно немножечко боялась — самую чуточку, но боялась бы, — а так ею владело только любопытство, хотя на самом дне его девочка различала тень какой-то неосознанной тревоги. Дудочник недоговаривал что-то, но что Октавия не могла понять.

— Почему? — тихо спросила она. — Разве оттого, что я буду сильнее его ждать, он меня быстрей найдёт?

— Чудеса случаются, только если очень сильно в них веришь. Пойдём.

Ночью, казалось, дудочник видел лучше, чем днём. Во всяком случае, он даже ни разу не споткнулся. В молчании они прошли ещё немного, после чего ван Хорн остановился и указал рукой на вершину холма.

— Видишь вон те повозки? — спросил он. — Фриц в одной из них. Кукуш… гхм! — Он откашлялся и помянул «проклятую простуду». — Та девушка тоже там. Ты доберёшься и узнаешь. Только дальше ты пойдёшь одна.

— Одна? Почему одна? Вы, что ли, не хотите идти?

— Мне не нужно там быть, загадочно ответил дудочник и, прежде чем Октавия успела сказать хоть слово или схватить его за руку, развернулся и зашагал вниз. Миг, другой — и он растворился в темноте. Октавия осталась одна. Если, конечно, не считать Пьеро.