Кукушка

— Я ни на кого не работаю, — бросила она вместо приветствия и резко потянула удила. Соловый немецкий рысак присел на задние ноги, попятился и захрапел, затанцевал на пятачке. Развернулся. Рука в перчатке на мгновение показалась из зелёных складок плаща. Пузатая глиняная бутыль взлетела в воздух, рассыпая жемчуг белых капель, и через мгновение закончила свой путь в руках у белобрысого Рутгера.

— На, держи, — сказала девушка, осаживая лошадь. Вот твоё молоко.

Наёмник невозмутимо перевернул пойманную бутыль горлышком кверху и выдернул промокшую тряпичную затычку. Понюхал содержимое.

— Вчерашнее, — сообщил он голосом, лишённым всяческого выражения.

— Сгодится и такое, — фыркнула девушка. — Доставай котелок.

Золтан почесал подбородок и бросил два взгляда, косых и быстрых, — на наёмника и на новую гостью. Похоже было, что в отряде господина Андерсона не всё так безоблачно: меж этими двоими явно пробежала кошка, и, возможно, не одна.

— Сама достанешь, — не замедлил подтвердить его подозрения Рутгер.

* * *

Солнце! Солнце! Солнышко! Мохнатый тёплый золотистый шарик в небе юной, ещё стынущей весны — есть ли в этом мире что прекраснее и лучше, чем клубок соломенной небесной пряжи в гулкой синеве? Мир оживал и жаждал возрождения: на деревьях зеленели листья, под деревьями — трава, бугристый чёрный снег дотаивал в оврагах, лёд в каналах окончательно сошёл на нет, оставив, словно эхо, утренние забереги.

Дорога подсыхала.

А по дороге, повесив на шею связанные вместе башмаки и насвистывая что-то невнятно-весёлое, шёл невысокий и босой парнишка лет тринадцати. Шёл, по виду никуда не торопясь, и явно наслаждался тем, как солнце греет ему спину и затылок.

Неделя минула с той поры, как Фриц пришёл в себя на камне у межи, неделя, как исчез единорог, и бог ещё знает, сколько времени с тех пор, как испанский отряд разгромил лачугу травника. Уже и вспоминалось как-то тускло: было? не было? когда? Мальчишеская память, где не надо, коротка и полностью наоборот — всегда припомнит то, что ни к чему. Если поразмыслить, так похуже девичьей будет: те хотя бы забывать ненужное умеют.

Идти в ближайший город (а это оказался Белэме) Фриц не захотел и двинулся, куда глаза глядят. А глядели они на север. На постоялые дворы он заходить побаивался — вдруг чего? — и ночевать решил в лесу, а поскольку ночи выдались холодные, на следующий день решил сменить режим: идти ночами (благо, дело было к полнолунию), а днём отсыпаться. Страх темноты отступил перед страхом замёрзнуть. Однако сегодня был такой славный день, что Фриц проспал всего ничего и ещё до вечера двинулся в дальнейший путь. Горизонт повсюду был окаймлён листвой, пыль в дорожной колее приятно грела пятки. Останавливаться не хотелось. Дорога, ранее петлявшая промеж холмов и польдеров, теперь спустилась вниз и разбросала двоепутьем рукава вдоль широкого канала, в обе стороны. Моста поблизости не наблюдалось, выбирать особо было не из чего, недолго думая, мальчишка повернул направо, чтоб вечернее солнце пригревало спину, миновал большую, редкую в здешних местах ольховую рощу, и вскоре дорога привела его к деревне с незатейливым названием Ост Камп. Деревенька была самая обычная: четыре улочки, серый пик небольшой колокольни, вокруг которой расположились жилище священника, кузница, трактир общины да дюжина дворов различных степеней зажитности: всё больше — дряхлые, увитые плющом дома под потемневшей черепицей, скучные дворы с распахнутыми зевами сараев, плоские поля и редкие заросли кустарника. Единственным, что отличало Ост Камп от прочих деревень, была плотина с домиком мостовщиков и покосившейся пристанью, где ошвартовались дюжина лодок и баржа с не к месту поэтичным названием «Жанетта» — донельзя ветхая посудина с обшарпанными зелёными бортами, гружённая вином, мешками с шерстью и кузнечным углем. На крыше палубной надстройки примостилась жестяная ржавая труба, из которой вниз к воде струился жиденький дымок; в клетках на корме сонно квохтали куры, а на носу сидел тощий парень в красном колпаке, курил трубку и ловил удочкой рыбу.

Невдалеке маячили две ветряные мельницы.