Кукушка

Впрочем, какие-то фрагменты в памяти сохранились: как меня туда привезли; хитрый мужик в белом халате, который велел оставлять дверь открытой, чтобы он мог в любое время ко мне заглянуть – извращенец, глазел, когда я раздевалась; очередь за лекарствами, как в «Полете над гнездом кукушки»; помню, смотрели, пока я глотаю таблетки, а если отказывалась – кололи в зад; помню это вечное гиперчувствительное состояние, которое, словно магнит, притягивало психов – я ощущала себя Крысоловом чокнутых; тошнотворно-зеленые двери; лампочки в коридоре, которые загорались, как только ступишь на линолеум, и гасли за спиной, одновременно сводя с ума и создавая иллюзию контроля; я знала, что нахожусь в затерянном мире, что как-то просочилась сквозь сетку на эту сторону, во мрак, где никто меня не ждет; и другие еще более странные вещи, которые лучше забыть.

– Как вы там себя чувствовали?

Ха!

– Я там себя не чувствовала. В этом все дело.

– Мне надо знать, что вы помните.

Как подобрать слова? Состояние вроде диссоциативной фуги, все слишком запутано. Я понимала только одно: это неправильно. Помню, пришел Карл, сел, мрачно поджав губы, а я пыталась объяснить, что, может быть, я просто такой необычный человек. «Нет, – ответил он. – Ты самая обычная».

– Вы помните, как узнали о смерти матери?

Смотрю на шрамы на запястьях и ковыряю засохшую корочку.

– Да, – отрываю корочку целиком. – Пришел доктор; сообщил, что мама «скончалась». Ненавижу эту словесную галиматью! Хоть врач-то мог бы сказать прямо!

Выходя из палаты, закинул в рот леденец и распорядился не закрывать дверь и приглядывать, чтобы я не покончила с собой. Вначале показалось смешно. Во-первых, я ему насчет матери не поверила. Я больше никому не доверяла, знала, что все люди – лжецы и обманщики и намеренно стараются свести меня с ума, все, даже Карл – он с ними заодно. Карл, кстати, потом снова пришел, один, без детей – они, видимо, меня боялись. Заплакал и сказал, что Джулия наглоталась таблеток. Тогда я впервые подумала, а вдруг правда. Я ждала ее каждый день. Она не приходила. Как и дети. Я начала волноваться. Что моя жизнь без детей и мамы?! Да, оставить дверь открытой – разумная мысль, ибо самоубийство – хороший выход.

У меня появилась, скажем так, подруга, очень беременная китаянка, которая попала туда потому, что пыталась выковырять ребенка, но в остальном казалась вполне адекватной. Я все твердила, что хочу умереть. Однажды ей надоело, и она осведомилась, за чем же дело стало? Я ответила что-то про глотание стирального порошка и спрыгивание с крыши. «Ну, и что тебя останавливает?» Я задумалась. И знаете – обыкновенная трусость. Как-то несправедливо, что не дают убить себя гуманным способом. Вы согласны, доктор Р.? Почему обязательно с такими мучениями?

– Вы думали о самоубийстве, когда позвонили домой шестнадцатого ноября? Это важно. Трубку взяла Энни… Помните?

Она подается вперед и часто моргает. Такое впечатление, что я в детективном кино, – все зависит от моего ответа.

– Нет.

– Вы позвонили на домашний номер. Энни ответила. Вы должны вспомнить.

– Я не помню.

Напрягаю память… Я стояла в коридоре в очереди к телефону. Хотела поговорить с детьми, сказать, что люблю их и что не надо меня бояться. Какая-то коза за спиной вякнула, что от меня воняет. Это правда. Я отказывалась мыться – единственное, что я могла контролировать. Не мылась несколько недель. Сунув нос в вырез ночнушки, чувствовала сладковатый морской душок грязных гениталий и липкой кожи.

– Вы звонили попрощаться?

Киваю.

– Вы собирались покончить с собой, Конни?

Снова киваю. Да.

– Я тосковала по маме. Копила таблетки.

И тут вспоминаю: она права, трубку взяла Энни. Они с Полли любили дурачиться по телефону, выводя из себя непрошеных продавцов. Притворялись, что их похитили или что они инопланетяне. «Аллооо, – сказала она, без особого успеха имитируя шотладский акцент, – я люблю есть какааашки». Рядом хихикала Полли. Я была рада, что дочка в порядке и взялась за старое. Хотела ей ответить, но голос стал таким слабым, что я сама его не слышала. «Энни… – сказала я одними губами, потому что звука не было, – я люблю тебя». Вряд ли она услышала. И тем не менее спустя секунду спросила: «Мама?» И это имя, мое настоящее имя, совсем меня добило…

На глаза наворачиваются слезы. Я не хочу вспоминать.

Доктор Р. раздражается.

– Что сказала Энни?

– Вдалеке послышалось: «Энни, кто там?» Я прекрасно знала этот голос. Несс взяла трубку моего телефона в моем доме и спросила: «Кто это? Нам ничего не нужно». Она сказала «нам». В моем доме сказала «нам»!

– Как вы себя почувствовали?

– Разозлилась.

– Что вы сделали?

– Не помню.

Доктор Р. вздыхает, сердится.

– Нет, помните. – Поднимает на меня лицо с раскрасневшимися щеками. – Помните!

Мотаю головой.

– Не помню.

Хочется, чтобы она заткнулась, перестала задавать вопросы.

– Вы должны вспомнить! – Она всерьез злится. – Что произошло в те несколько недель после звонка?

– Я не помню!

Я вправду не помню.

– Что произошло, Конни?

Никогда еще не видела ее такой багровой.

– Вы должны вспомнить! Никто не хочет, но надо!