Кулибин

Семеновский считает, что Нижегородская губерния имела еще в XVIII веке 80 процентов оброчных крестьян, главным образом в крупных вотчинах. «Самым крупным вотчинником в то время здесь, как и в Ярославской губернии, был граф П. Б. Шереметьев, у которого в Нижегородской провинции было 11 994 души (в том числе села Павлово и Ворсма), вторым — грузинский царевич Георгий Вахтангович, имевший там же 8 760 душ (в том числе часть села Лысково), третье место занимала графиня В. П. Разумовская…у которой в арзамасской провинции было 6 271 душа. В этой местности уже тогда выделялись своею промышленной деятельностью села Павлово и Ворсма, торговлею — село Лысково; некоторые крестьяне уходили и в отхожие промыслы — одни для рыбной ловли на низовья Волги, другие в Оренбургский край для закупки некоторых продуктов, третьи рубили и сплавляли лес. Вследствие этого в некоторых селах крестьяне вовсе не занимались хлебопашеством». У некоторых крепостных крестьян Нижегородской губернии были свои мыловаренные и кожевенные заводы. В недрах феодально-крепостного строя росла и крепла буржуазия.

Вырос Нижний Новгород и в культурном отношении. Еще в последней четверти XVIII столетия проявилась литературная деятельность. Здесь переводили повести с немецкого, драмы Шекспира и Кальдерона с французского перевода; писались и печатались оригинальные сочинения. Из нижегородских переводчиков того времени известен протоиерей Савва Сергиевский, а из сочинителей — Яков Васильевич Орлов, издавший в 1799 году свои сочинения под названием: «Мое отдохновение для отдыху других». В то же время он занимался составлением «Памятника событий в церкви и отечестве» и «Всеобщего памятника». В этой же четверти XVIII столетия в Нижнем Новгороде образовался театр, сперва любителей, а потом и публичный.

Мещанство и буржуазия стали родниться с просвещением и полюбили театр. Долгорукий своими глазами видел в театре князя Маховского партер, заполненный «рядовичами и подьячими». «Говоря без излишества в критике, а справедливо, театр Нижегородский лучше многих таких же в России и при недостатке забав всякого рода, какой чувствуется вообще в городах наших губернских, очень весело иметь три раза в неделю случай съезжаться с людьми в это публичное место».

Все путешественники отмечали исключительную красоту города, если любоваться им издали, особенно с реки. Горы опоясаны живописными улицами, в оврагах буйно зеленела трава, над густой зеленью садов возвышались золотые маковки церквей. Кирпичный кремль в середине города, причудливо возвышавшийся своими стенами и башнями над этими чисто русскими постройками, придавал Нижнему Новгороду древнее своеобразие города-крепости. Но как только путник подъезжал к заставе города, сразу погружался в патриархальный быт. За заставой паслись коровы, козы, бродили табуны лошадей. У застав встречали его облака пыли, идущие от домов, подле которых трепали пеньку. Деревянные дома с палисадниками и крашеными наличниками, с лужами, с кучами мусора, с кухонными отбросами перед окнами являли вид средневековья.

Город остался таким же грязным и неблагоустроенным, каким его знал Кулибин, уезжая в Петербург.

Все те же широкие, в ухабах, грязные, немощеные улицы. Из нижней части города трудно было подняться в верхнюю. Губернатор Вяземский за пять лет до приезда Кулибина так отзывался об этом. «Единственное сообщение между верхним и нижним базаром, — писал он в своем указе думе, — спуск от Дмитровских ворот так крут, с другой стороны так скверно камнем устлан, а не вымощен, а все остальное без всякой мостовой, что во время весенних и осенних дождей и грязей, почитай, никакого средства на одной лошади обыкновенный легкий воз везти, не считая ломки сбруи, телег и тому подобное». На главной улице появились фонари, но они не зажигались, а, стоя посередине улицы, только мешали ходить и ездить. Жители, как и раньше, торговали, сучили канаты, ткали парусину, а на окраинах города пахали. Состав полиции увеличился. Суд «преобразовался», и преступления росли. Тягловые люди все еще бегством спасались от налогового бремени. Крепостных все еще пороли, преступникам вырывали ноздри. Староверы все еще скрывались в лесах от православных «учителей церкви».

«Улицы прямые, — писал П. Сумароков, — дома весьма обыкновенные, и нет, кроме церквей, ни одного примечательного здания. Мостовые дурные, пешеходки из крутых по полуаршину камней беспокойны, 341 фонарей расставлены нечасто, и если слово «просвещение» происходит от света, то здесь столица мудрости».