Кулинар

По опыту он знал, что забыть о неприятностях сможет только на кухне. Усилием воли он поднялся с кресла и открыл шкаф. Снял джинсы, натянул широкие вельветовые штаны, фланелевую рубашку и пошел в ванную. Тщательно вымыл руки. На кухне его ждал новый сюрприз. Ограничившись беглым, нервическим осмотром помещений, он заметил, что находящиеся в навесном шкафчике фото блюд разложены не в том порядке, которого он придерживался.

Беспокойство, потерявшее было свою мучительную остроту, вспыхнуло с новой силой. Зачем вору понадобилось копаться в его фото? Может, просто заглянул в шкафчик в надежде на заначку и машинально стал их перебирать? Непохоже.

Александр поморщился. Эта история все больше его тревожила.

Он открыл шкаф целиком и сделал ревизию стоявшим на полках специям и эссенциям. И здесь кто-то лазил. Александр был мелочен и придирчив, будь то приготовление блюда или условия хранения разных разностей. Он любил порядок.

Мысль, что какой-то грязный пришлый наглец рылся в святая святых его жизни, оскорбляла и бесила его. И что самое неприятное – проникший в квартиру субъект все меньше напоминал классический образ домушника, который уж если и внедряется в чье-то жилище, то уносит все ценное – подчистую. Незнакомец был чрезмерно любопытен, он не ограничился найденной валютой, а просмотрел кулинарные фото и емкости со специями.

Александр закусил нижнюю губу. Он заставил себя открыть мощный «Стинол», достал два грейпфрута, лайм, лимон, апельсин, три мандарина. С тяжелым сердцем сунул фрукты под холодную воду. Потом настал черед соковыжималки. Александр поставил на огонь сотейник и вылил туда сок, полстакана жидкого меда, столько же молока, добавил сахар и крупицу имбиря.

Да, кухня давала отдохновение, успокаивала расшалившиеся нервы, расправляла морщины на лице. Но приниматься готовить в таком подавленном настроении все же не следовало. Радужно-желтый аромат цитрусовых не мог усмирить тревогу. Душа Александра, частицу которой он вкладывал в приготавливаемое блюдо, молчала, замкнувшись в скорлупе раздражения и страха.

И все-таки крем у него получился. Вот уж неожиданность! Чтобы придать вкусу живость, перед самой готовностью он влил в сотейник полстакана свежего сока. Но в течение трех часов, пока крем остывал в холодильнике, Александр предавался мрачным мыслям. Он с нетерпением ожидал, когда застынет крем, словно его идеальный вкус мог спасти Александра от тревоги. Его ожидание было щедро вознаграждено, и он, несмотря ни на что, порадовался изобретенной формуле.

Как только беспокойство, вызванное появлением вора, улеглось, на смену ему пришло новое волнение. То самое, патоку которого он вкусил, возвращаясь домой. Приезд сестры виделся ему в радостном ореоле, он почти забыл, что солгал, когда посылал телеграмму. Вначале, узнав, что мать не сможет освободиться, он испытал жгучее разочарование, но вскоре утешился, полностью переключив мысль на сестру. Но сейчас, после того как он убедился в посещении его обители незваным гостем, возвращение сестры замаячило совсем в ином свете. Александр опасался, что она не поверит в его скорое выздоровление, что начнет упрекать его во лжи, в эгоизме и, вместо того чтобы довериться счастью духовного воссоединения с братом, начнет подозревать его в моральной нечистоплотности, вспылит и поселится в гостинице или у друзей. Он боялся, что план его рухнет, план, который он вынашивал на протяжении длительного времени. И этот страх отравил ему самый момент дегустации крема.

Тем не менее рецепторы праздновали победу над эмоциями. Подобно Микеланджело, меланхолия и холеризм которого не мешали ему творить, Александр не упустил сути. Констатация того, что крем удался, шла параллельно досаде, вызванной невеселыми мыслями о предстоящей встрече с сестрой. Александр раздражался, думая, какое бы наслаждение он получил от крема, если бы не это тревожное ожидание завтрашнего дня. Настолько тревожное, что ему пришлось принять снотворное, чтобы уснуть.

* * *

Света Трофимова преподавала английский в вузе. Она работала в должности лаборанта, закончила аспирантуру и с отчаянным рвением писала кандидатскую диссертацию.

Света старательно избегала в своей внешности малейшего намека на сине-чулковое уныние. И все же от ее непродуманных туалетов веяло какой-то старческой ностальгией. Избегая строгих костюмов, она выряжалась в турецкое шмотье, украшая свою тощую грудь блестками, рюшами, кружевами, оборками. Но и эти дурашливые тряпки не могли сгладить жесткой остроты ее некрасивых черт. Сколько бы Света ни красилась, ни меняла нарядов, ни заводила разовых любовников, ее учительская сущность лезла наружу. Более всего от этого страдала ее завышенная самооценка. Ибо она хотела прослыть в вузовских кругах не только самой умной, но и самой сексапильной.