Культовый Питер

В гардеробе приятно пахнет легкой затхлостью, как и во всей библиотеке, — но уже стало привычкой хоть раз в неделю эту затхлость вдыхать. На Фонтанку выхожу медленно, тяжелой походкой потрудившегося человека. Эта сладость стоит многих других.

Стою на высоком крыльце, между могучими колоннами, чувствую себя старым петербуржцем, дышу историей. Ведь не всегда здесь только студенческая Публичка была. Это Екатерининский институт благородных девиц, как и Смольнинский институт благородных девиц, построенный самим Джакомо Кваренги. Строгая императрица Екатерина II вместо вольного барокко, характерного больше для междуцарствий, для неустойчивого времени интриг и переворотов, утвердила «регулярный», однообразный, устойчивый классицизм — демонстрируя регулярность, устойчивость, неизменность своего царствия, а также монархии и государства в целом. И хотя сама она пришла к власти путем заговора и переворота и даже убийства собственного мужа, законного государя Петра III, тем не менее с дворцовыми заговорами и переворотами ей удалось покончить на все время ее царствования. Хотя народные бунты, как мы знаем, были — то же восстание Пугачева. Но народ — сила темная, на него изменением архитектурного стиля не повлиять.

А теперь на этом крыльце стоишь ты, как продолжение нашей истории.

Итальянская улица

Дворец этот, построенный Джакомо Кваренги, был прозван в народе Итальянским. Кваренги родился в Бергамо, и вся его юность прошла в Италии. Сколько гениальных итальянцев стали знаменитыми русскими архитекторами, принесли тысячелетнюю культуру солнечной Италии в наш хмурый город. И этот дворец Кваренги вскоре назвали в народе Итальянским, и перспективу, уходящую от него, начинающуюся с того берега Фонтанки, назвали Итальянской улицей, как она называется и сейчас.

Эта не очень длинная улица — одна из главных в петербургской культуре, сравнимая по своему значению разве что с Невским. Во всяком случае, по числу «наших мест», определивших нашу жизнь и культуру, Итальянская — самая щедрая. Если это не первая, то уж точно вторая после Невского и проходящая параллельно ему смысловая ось города.

Отходя перпендикулярно берегу Фонтанки, создавая по мере удаления от берега все лучший и лучший вид на Итальянский дворец, Итальянская вскоре растекается в уютную Манежную площадь с красивым сквером посередине. Много раз в своей жизни я сидел в этом сквере, напряженно соображая, как же извернуться, подняться после очередного падения. Сидел, думал — и поднимался. Во всяком случае, поднимался со скамейки и шел, собрав всю волю, в один из домов на этой площади, где в очередной разрешалась моя судьба.

Первое такое здание — старинный розовый Михайловский манеж, в советское время более известный как Зимний стадион. Здесь, на просторной, гулкой, светлой арене, я начинал и, надо сказать, закончил заниматься спортом. Сперва мы сюда пришли с одноклассниками записываться на баскетбол. Разбились на команды, стали играть. Дважды тяжелый мяч попал в мои руки — и неточный пас, потом бросок мячом в щит, и мяч отскакивает мимо корзины. Все! Тяжело дыша, выстраиваемся в шеренгу. С высоты, откуда льется на нас ослепительное сияние, не позволяющее что-нибудь разглядеть там, гулкий голос читает фамилии, и моей среди них нет. Потом, в самый первый раз, я с отчаянием сижу на этой площади, с узелком спортодежды, специально купленной мне бабушкой для этого случая, и боюсь идти домой. «Так на что же я гожусь? Все остальные как-то сумели там зацепиться, остаться — ушел один я. Неужто мне и дальше также быть несчастливее всех?» Нет ничего страшнее таких мыслей в десять лет, когда ты действительно о своей судьбе ничего еще не знаешь!

И вдруг на первом курсе электротехнического института выясняется, что я бегаю быстрее, а прыгаю выше всех моих однокурсников. И Зимний стадион становится моим домом — целых три раза в неделю. «Вот так вот!» — высокомерно думаю я, выходя из раздевалки на гулкий простор манежа, в элегантнейшей, как мне казалось тогда, спортивной одежде. Потом меня начинают гонять, выковывая чемпиона, требуя ради этого все новых жертв, заставляя отказываться от уютных, полюбившихся привычек, в частности от долгого сна. «Ради спорта от всего стоит отказаться!» «Ну нет!» И я выхожу из строя. Это поражение стоит победы — я сохранил себя, не разменял в первой же лавке.

Оставив спорт уже без всякого сожаления и даже с чувством некоторого удовлетворения и превосходства, я тем не менее не раз с удовольствием проходил здесь: это дом «моей маленькой победы». «Мое дело не спорт, — понял здесь я. — Мое дело — слово». И написал об этом рассказ, как из меня пытались сделать «стального». Помню, как я однажды встретил у этого манежа двух молодых красавцев. Одного огромного — Сергея Довлатова, другого хрупкого и изящного — Анатолия Наймана. Было лето, было тепло. Левой мощной рукой Сергей небрежно, но уверенно катил крохотное кресло с младенцем (видимо, дочкой).

— Привет! — сказал Довлатов.

— Привет! Ты куда?

— Я в Летний сад! — сказал Довлатов.

— А я на Зимний стадион!